Беззвучный смех, которым он сопровождал свои слова, и этот шепот в тот момент, когда, кроме нас двоих, в горах и не было-то никого… Я даже отшатнулась от него, услышав это…
«А почему? — усмехается он. — Уж не нарочно ли?»
Этот смех и это отчаяние в его глазах — подобного раньше я никогда не видела, и больше потом мне нигде не довелось увидеть такого…
«И именно здесь, у этой горы! — говорит он. — Именно у этой горы! И я не удивлюсь, если это все она сама, гадина, подстроила!»
Он грозит кулаком скалам, окружающим нас, и смеется, как рыдает, всхлипывая, и шлет им страшные проклятья.
«Успокойся, Слим!» — прошу я его.
Но он не унимается:
«Ну где они, Немиш и Басел?»
Он оглядывается, как будто ищет их, и вдруг будто понимает внезапно, что их больше нет.
«Они их убрали. Не промахнулись… И тебе не кажется это странным?»
Я начинаю на него орать. Больше не могу выносить того, как он все это говорит.
«Ну и что ты предлагаешь?» — спрашиваю.
Он молчит. Смотрит угрюмо на скалы и тяжело, бесшумно дышит. Рубашка висит на нем лохмотьями, разорванные рукава и спинка то хлопают на ветру, как крылья, то, кажется, задыхаются, как и он. Теперь он затих, спокоен и смотрит на меня, разглядывает, словно не узнает, а потом говорит:
«Не сердись, Арфия. Что я предлагаю? Чтоб мне сгнить, если я знаю! Да ничего я не знаю, что делать дальше! — Он еще раз оглядывается. Говорит: — Вроде бы здесь, в этом прекрасном месте, нет нигде ни капли воды… А мне кажется, что мою ногу уже жрут черви, и негде будет вымыть ее…»
Продолжая сидеть, он наклоняется к своей правой ступне и берет ее, всю в порезах и ссадинах, набухшую от гноя, обеими руками. Он рассматривает ее, качает головой, надавливая на раны. Из них падают белые червячки и извиваются на земле.
Я говорю ему:
«Не думай о воде, Слим».
А он:
«Не думай о воде! Не думай о еде!..»
«О еде еще меньше», — советую я.
«Не думай об отдыхе! Дрыхнуть нельзя! Не думай ни о чем!»
Я ему:
«Только когда дойдем до наших».
Он хохочет. Не так, как раньше. Теперь, кажется, он успокоился.
«Когда дойдем до наших?! После всего, что случилось этой ночью?»
«А почему нет?»
«И не рассчитывай даже! Все они уже смылись, упорхнули, как воробышки! — И продолжает выдавливать своих червячков. Потом говорит: — Знаешь, что мне кажется, Арфия?»
Я смотрю ему прямо в лицо. Какая-то мысль мелькает у него в глазах, он их прищуривает, смотрит искоса.
«Нет», — отвечаю. Тогда он говорит:
«Мне кажется, что наша страна сегодня — как я: в ней тоже полно таких вот сволочных червей, от которых она гниет и от которых можно подохнуть!»
