А на улице — без перемен. Валит снег, громоздятся сугробы. Потребности у меня очень скромные. Я покупаю провизию у хозяйки и готовлю простую еду. Биньямин с аппетитом ест все. К вечеру он валится на пол и засыпает. Его способность мгновенно засыпать — поразительна. Не успеешь моргнуть — он уже спит. Глядя на него, я поняла, как тонка граница, отделяющая сон от бодрствования. Мой сон беспокоен. Видения обступают меня со всех сторон так, что кружится голова.
Хозяин снова поднял плату за дрова. Он уверяет, что на рынке выросли цены. Я плачу ему, не говоря ни слова, хотя точно знаю, что цена завышена. Но хозяин уверен, что я не могу съехать сейчас, и потому дерет липшее. Я же — плачу. Но в конце концов, не выдержав, говорю ему:
— Нельзя завышать цену. Евреи получили Святое Учение — Тору, и они обязаны следовать ему.
Хозяина удивляют мои доводы, он предъявляет мне все счета и расписки, чтобы доказать, что лишнего он не берет. Напротив, велики его убытки. Я ему не верю и говорю об этом прямо. Зима обострила все мои чувства и ощущения, и я не боюсь открыто выражать их.
— Ты отравляешь мою жизнь, — хозяин пытается взывать к моей совести…
Биньямин изменил меня. Я несколько округлилась, но не потеряла своей подвижности. Шесте с ним заползаю я под стол, прыгаю через веревочку, катаюсь с ним по полу.
Обитатели дома относятся ко мне с осторожностью, в моем присутствии говорят мало, взвешивая каждое слово. Они боятся, что я донесу на них. У меня и в мыслях нет ничего подобного. Только низкие люди могут доносить. Я хотела сказать им это, но знаю, что мои слова лишь усилят их подозрительность. Я помню: негодяи донесли на Розу, и ей пришлось бегать из одной канцелярии в другую, чтобы опровергнуть наговор. Возвращаясь домой, она валилась на пол и горько плакала от стыда и горя. Я доносить не стану, потому что Тора заповедала нам не возводить напраслину. Я уж было собралась сказать им это, но тут же раздумала, побоявшись, что сочтут, будто я прикидываюсь благочестивой.
Вскоре, когда доберемся мы до Черновцов, я начну читать Биньямину книги. Раскроет Биньямин свои большие глаза и станет слушать, мысль об этом почему-то приводит меня в сильное волнение. Давно я уже не плакала. Теперь же любое движение Биньямина вызывает во мне слезы. «Я должна быть сильной», — говорю я самой себе и это помогает мне не расплакаться.
… К утру утихла буря, ясное зимнее небо открылось во всем сиянии.
— Пора трогаться в путь, — сказала я себе, будто там, вдалеке, ждал меня мой дом.
