Он засмеялся и сказал снова.
Теперь мне ясно: идиш будет его языком. Это открытие радует меня. Мысль о том, что мой сын будет говорить на языке Розы и Биньямина, словно пробуждает во мне новые надежды. Но почему же руки мои дрожат?…
На следующий день я научила его новому слову: «рука». Я показываю ему руку, и он говорит: «Рука». Он катается по траве, снова и снова повторяя слова, по-детски очаровательно выговаривая их, доводя меня до слез.
Зеленые луга, простирающиеся до горизонта, невольно напоминают мне луга моей родной деревни. Сегодня она видится мне такой далекой, словно ее никогда и не было.
Так мы передвигаемся. Каждую ночь — ночуем в другом месте. Те, кто дают нам ночлег, не всегда приветливо встречают нас. Хорошо, что у меня есть возможность платить за горячую еду. После целого дня пешей ходьбы оба мы чувствуем себя усталыми и разбитыми. Биньямин произносит слова на идише, и все смеются.
— Откуда он научился этому? — спросил меня еврей, хозяин небольшой корчмы.
— От меня.
— А зачем ему это нужно?
— Чтобы не стал иноверцем.
Я знала, что мой ответ его рассмешит, и он, в самом деле, рассмеялся.
Мне очень трудно без выпивки. Я дала себе слово, что больше пить не буду, и держу свое обещание, но мне это нелегко дается. Ночью я просыпаюсь, потому что не хватает дыхания, руки мои дрожат. Это очень мучительно, и временами я спрашиваю себя — может, стоит иногда опрокинуть стаканчик, ведь нет в этом большого греха.
Никогда не забуду то лето.
Но внезапная осень разом оборвала мое счастье.
То была мрачная осень, страшные ливни налетали беспрерывно, превращая дороги в месиво, загоняя нас в запущенные ночлежки, где полы загажены и постели несвежие, где вокруг — хулиганы да пьяницы.
— Откуда малец?
— Он мой.
— Почему он говорит на идише?
— Он не говорит. Бормочет какие-то слова, — я пытаюсь защитить сына.
— Постыдилась бы!
— Почему?
— Увези его немедленно в деревню, чтобы выучился он человеческому языку. Даже русинский выродок — он русин. Только дети Сатаны говорят на идише.
— Он не выродок.
— А кто же? Он родился с благословения священника? — Он мой.
К моему несчастью, Биньямин стал произносить все слова, которым я его научила. Я хотела отвлечь его, но не сумела. Он смеялся, пускал пузыри, но каждое слово, которое он произносил, — звучало четко и ясно. Ошибки быть не могло: ребенок говорит на идише.
— Убери его отсюда! — завопил один из пьяниц.
— Куда же его деть?
— Убери его вон!
С отчаяния я опрокинула пару стопок. Это меня согрело и придало смелости. Страха я больше не испытывала, и тут же объявила всем, ясно и недвусмысленно, что вовсе не собираюсь возвращаться к себе в село, — будь, что будет. В селе — только грубость и злоба, и даже скотина на лугу — и в той уже нет чистоты.
