В тот же вечер я услышала, как хозяин дома спрашивает свою жену:
— Когда она от нас уходит?
— Через две недели.
— Трудно мне выносить ее.
— Она ничего плохого не сделала. Она тихая.
— Мой чердак нужен мне, как воздух. Зачем ты это сделала?
— У нас не было денег, разве ты не помнишь?
— Ради денег лишают меня любимого угла.
— Прости меня, — сказала женщина сдавленным голосом. Наутро я встала пораньше, собрала нехитрые свои пожитки, закутала Биньямина и объявила хозяевам, что ухожу.
Я направилась на север. Легко путешествовать в это время года. Дороги забиты повозками и телегами. Ты садишься в телегу, и никто не спрашивает, куда едешь… Ночуем мы в какой-нибудь маленькой корчме, каких немало встречается на нашем пути, — скрытых от глаз людских, затерянных среди горных склонов.
С тех пор, как приснился мне тот жуткий сон, не оставляет меня страх. Порою мне кажется, что все мое село бросается за мною в погоню. Я знаю, что это — лишь обман воображения, трепет встревоженного сердца, но очень трудно мне преодолеть свой страх. Я перемещаюсь с места на место, и каждое утро благословляю Бога за то, что он даровал жизнь мне и моему сыну.
Еще год тому назад дано было мне тесно общаться с Розой и Генни. Я говорила с ними лицом к лицу, нас ничто не разделяло. Но теперь сплю я мертвым сном — без сновидений. Я просыпаюсь в панике и начинаю собирать свои пожитки.
— Куда ты спешишь? — вдруг спрашивает меня на безупречном идише голос, кажущийся мне знакомым.
— Я должна добраться до Черновцов, — почему-то отвечаю я.
— Но сначала попей чего-нибудь и дай попить ребенку. В-это время года есть много попутных повозок. А если судьба тебе улыбнется, то и в рессорной бричке найдется для тебя место.
Ее голос — воплощенное спокойствие. Только у человека, верующего всей душой, бывает такой умиротворенный голос. Для ребенка приготовила она кашу, а для меня — чашку кофе. Мягкие движения этой пожилой женщины вселяли в меня чувство покоя, я готова была расплакаться. Биньямин прижался ко мне и заулыбался.
— Откуда ты, моя милая? — спросила она.
— Я — не еврейка, — не скрыла я.
— Вижу, — сказала пожилая женщина. — Но много еврейского переняла ты в еврейских домах.
— Много лет работала я в еврейском доме, где соблюдались все законы и предписания.
— Но судя по твоему выговору, ты всегда была в окружении евреев?
— С юности.
— А что же ты теперь собираешься делать?
— Я хочу вырастить сына моего Биньямина в чистом, тихом доме. Я хочу, чтобы он не слышал грубых голосов и не сталкивался с поведением, недостойным человека. Я хочу, чтобы видел он много зелени, много воды и был подальше от конюхов.
