По утрам старуха варила мне кашу. Тело мое отяжелело, и усталость заставляла меня прилечь на лавку, мне уже было не под силу приближаться к монастырским стенам — кончились мои прогулки. Каждое утро старуха торопила меня встать на молитву:
— Непозволительно лениться. Человек должен встать утром и делать то, что ему положено.
Эти увещевания впивались в мое тело, словно гвозди. Знала я, что грехи свои мне не искупить.
Роды были трудные. Повитуха сказала, что таких тяжелых родов не пришлось ей принимать вот уже много лет.
Те, кто сюда рожать приезжают, они отнюдь не в чести. Вот и повитуха со мной не церемонилась, сказав:
— Смотри, больше мужикам не верь. Обещай, что не станешь верить.
— Обещаю.
— А я почем знаю, что ты слово свое сдержишь?
— Я клянусь!
— Клятвы с легкостью преступают.
— Что же мне делать, матушка?
— Я тебе цепочку на ногу надену: она тебе всегда напомнит, что спать с парнями — грех.
— Спасибо, матушка.
— Не благодари. Ты с парнями больше не ложись, вот и вся благодарность.!
На следующее утро собиралась я оставить ребеночка на пороге монастыря, да не было сил подняться с постели. Старуха была недовольна, однако выгонять меня не стала. Она стояла у моей постели и рассказывала о своей далекой молодости, о своем муже, о дочках. Муж ее сбежал давным-давно, а дочки пошли по плохой дороге, сбились с пути там, в городе. И теперь ничего у нее нет в целом мире, кроме этих четырех стен.
— Где ж ты работаешь? — спросила она неожиданно.
— У евреев.
— А «это» — от еврея?
— Наше, — сказала я, — нашенское!
Вечером она была спокойной, умиротворенной и даже стала утешать меня:
— Монахини из монастыря вырастят твою дочку и назовут ее Анжелой. Порою человеку даже на пользу — если не помнит он ни отца, ни матери: тогда свою веру в помощь Божью впитывает он прямо с небес. Все мы в грехах погрязли. Ты свое отстрадала, а о дальнейшем церковь позаботится. В церкви все чисто и покойно. Здесь дни наши проходят в суматохе и суете, а там — великое спокойствие. Не о чем тебе волноваться, ты поступаешь хорошо….
Чтобы забыться, я зажмурила глаза и задремала.
Девочка сосала беспрерывно, и я окончательно обессилела. Если бы не полная беспомощность, я бы, наверно, осталась подольше. Семь дней я о ней заботилась, кормила грудью. Неделю спустя силы окончательно покинули меня. Я попросила старуху принести мне корзинку. Я хотела собственными руками выстелить ее дно. Старуха помогала мне молча, словно мы с ней сообщники. Так приготовилась я к своему преступному шагу. На следующее утро, пока еще тьма стелилась по окрестным лугам, я положила ребеночка в корзинку. Девочка спокойно спала, не издав ни звука. Широким шагом пересекла я поле и у порога монастыря, собрав все свое мужество, поставила корзинку на ступеньку.
