Словно бы в подтверждение его слов Алексей Вордак вскочил и в один прыжок оказался перед Чародольцем.
— Ну и пошел бы ты, полудух! — выпалил он. — Со своим сотр-р-рудничеством! Пошел бы прямо в… — и добавил конкретное указание.
Маги замерли в едином охе. Карпатский Князь только что перешел тонкую грань — оскорбил самого правителя Чародола, да еще официально, при свидетелях!
Но полудух, несомненно, был доволен — даже заулыбался и вновь прищурил серые глаза. Кажется, именно этого он и добивался — вывести юного князя из себя. Маг Виртус вздохнул, осуждающе цокнул языком и покачал белой головой.
Между тем Карпатский Князь сделал шаг вперед, подойдя к полудуху чуть ли не вплотную, и вперился в того гневным взглядом. Чародольский Князь не отступил, наоборот, с интересом ожидал его дальнейших действий.
Присутствующие заметно волновались — назревал большой междумирный конфликт.
— Так ты мстишь мне за Ключ? — неожиданно тихо спросил Вордак. — Или же за нее?
Полудух тут же перестал улыбаться. Не произнеся больше ни слова, он коротко и непринужденно поклонился, после чего исчез вместе со своей свитой в дымке серебристого тумана ультраперехода.
Некоторое время среди присутствующих царило молчание. Только слышались тяжкие вздохи и неодобрительные покашливания, чувствовалась всеобщая угнетенность.
— Теперь нам хана, — прошептал Шелл на ухо магу Виртусу. Но в наступившей тишине его услышали все, кто был в зале.
Словно бы ставя точку в деле неудавшихся переговоров, пространство перед князем Вордаком прорезала яркая огненная вспышка — в левый подлокотник его кресла вонзилась грубая железная стрела с оперением из совиных перьев. Если бы Карпатский Князь не убрал в этот момент руку, ему раздробило бы ее вчистую, как золотую лепнину, в мгновение разлетевшуюся на мелкие крошки.
Этот инцидент даже неугомонный Шелл не взялся прокомментировать и лишь протяжно, с присвистом, вздохнул.
— Вот же сволочь, — пробормотал почти про себя поляк.
Где-то выли — тоскливо и пронзительно.
Звук тянулся и тянулся, похожий на тяжкий, безысходный плач, и проникал в самое сердце, теребя и терзая нервные струны, словно обезумевший от страха музыкант. Хотелось спрятаться или, наоборот, тоже завыть — разделить чужое уныние, выплеснуть собственное отчаяние.
Но вот вторая луна вышла из-за облаков и присоединилась к первой — свет обоих светил мгновенно пробился сквозь тесные ветви деревьев. И чернота леса распалась на тысячи уродливых нитей; зрение без труда выхватывало мелкие детали — то листик, то неровный сучок, то чуткую, скользящую тень мелкого животного.
