Но часовой, вдруг махнув рукавицей, отвернулся. А Рамзэ двинулся дальше, не выпуская из рук вериги. И так как было очень холодно, то мокрые пальцы его прилипли к железным кольцам цепи. Он не отрывал их до тех пор, пока не очутился на дороге в поле, где ничего не было видно, кроме летящей мглы.
И тут Рамзэ, бросив вериги, побежал. Снежные холмы вставали перед ним стеной при каждом его шаге.
Он долго бежал, и когда осталась всего лишь треть пути, у него не было больше сил.
Тогда он сказал себе:
«Что, если близко рассвет и я не успею дойти? Кто предупредит наших?»
При этой мысли он заплакал. И хотя ноги его не слушались больше, он начал с усилием передвигать их.
Так сделал он несколько шагов по дороге и снова пустился бежать, будто тело его вдруг утратило вес.
Но вскоре он увидел себя, окружённым настоящей вьюгой. Высокие волны позёмки со свистом ходили по степи. Рамзэ по пояс погружался в них. И всё же он упорно бежал им навстречу, и воздух гудел в его ушах.
Но до села уже было близко.
И Рамзэ прибежал в школу, где ждали его все.
— Они выступают на рассвете! — крикнул он. И каждое слово прыгало на его онемевших губах. Сказав это, он начал ослабевать.
И товарищи подхватили его под руки.
К рассвету вьюга утихла. И школьники, всю ночь сторожившие на колокольне, увидели над степью месяц.
Он после вьюги был чист и ясен и висел низко под небом, где угасали созвездия.
Дозорные смотрели на восток.
Заря занималась медленно, снега ещё слабо отражали её блеск. Но дорога на Шамшу уже была видна.
По ней двигался враг. Возы шли по два в ряд, и дальний визг их полозьев заглушал крик петухов, доносившийся снизу, из села.
И никаких других звуков не доносилось оттуда. Не стучали вёдра у колодцев, не скрипели ворота, не поднимался дым из труб в эту пору, когда обычно просвирни топили печи.
Только у школы, не трогаясь с места, стояли сани, нагружённые больными и детьми.
Среди них был и Рамзэ. Он лежал на спине неподвижно — с забинтованными ногами, укрытый тулупом, и суконная шапка Пеки всё ещё была на нём.
Он, как и все, смотрел на колокольню, вверх — оттуда ждали сигнала: если близко подступит враг, придёт тихо дозорный и скажет; но если на тракте покажется помощь, на колокольне ударят в набат.
Так медленно поднималась заря над селом, погружённым в тишину и в сугробы.
И вскоре с колокольни прибежал часовой — маленький школьник в рваном треухе, с тяжёлым ружьём на плече. Он был бледен и задыхался.
— Они уже подходят к воротам, — сказал он.
