— Неужели? — задумчиво промолвил Мотекусома, глядя в окно, а потом снова обернулся ко мне и спросил: — А скажи, во время твоего пребывания на море не встречал ли ты водяных тварей с крыльями?
— Встречал, мой господин. Они летали вокруг меня тучами, и сначала я принял их за огромных морских насекомых. Но когда одна такая тварь угодила в мое каноэ, я поймал ее и съел. Несомненно, это была рыба, но, так же бесспорно, у нее имелись крылья, с помощью которых она летала.
Напряжение спало, и Мотекусома расслабился.
— Всего лишь рыба, — пробормотал он. — Да будут прокляты эти тупые майя, чтоб им провалиться в Миктлан! А ведь такими дикими россказнями можно повергнуть в панику целые народы. Я прослежу за тем, чтобы повсюду немедленно сообщили правду. Благодарю тебя, воитель Микстли. Твое объяснение очень помогло нам. Ты заслужил награду и получишь ее. Я включаю тебя и членов твоей семьи в число Немногих избранных, которые взойдут со мной в следующем Месяце на холм Уиксачи для участия в церемонии Нового Огня.
— Это высокая честь, мой господин, — ответил я и не покривил душой.
Огонь зажигался только один раз в пятьдесят два года, причем обычному человеку почти никогда не удавалось стать свидетелем обряда: холм Уиксачи помимо вершащих ритуал жрецов мог вместить лишь очень немного зрителей.
— Рыбы, — снова произнес Мотекусома. — Но даже если это и рыбы… ты ведь видел их далеко в море. Раз они приблизились к берегу, чего, коль скоро майя увидели их впервые, раньше никогда не делали, это уже само по себе может служить знамением…
Мне нет нужды подчеркивать очевидное, почтенные братья, нынче я могу лишь краснеть, вспоминая тогдашнюю свою дерзкую самоуверенность. Два предмета, замеченные жившими на побережье майя и по глупости принятые мною за двух рыб — гигантскую и летучую, — на самом деле являлись кораблями, испанскими парусными судами. Теперь, когда мне известна последовательность тех давних событий, я знаю, что это были два корабля ваших исследователей де Солиса и Пинсона, обозревавших побережье Юлуумиль Кутц, но пока еще не высаживавшихся там.
Я ошибся: то действительно было знамение.
Эта наша беседа с Мотекусомой состоялась в самом конце года, как раз приближались «скрытые дни» немонтемин. Повторяю: то был год Первого Кролика, по вашему счету — одна тысяча пятьсот шестой.
Как я уже рассказывал, во время этих неназываемых и не отмеченных в календарях «пустых дней» все мы жили в постоянном страхе, ожидая, что боги вот-вот нашлют на нас какое-нибудь бедствие, но наш народ уже давно не испытывал такого смертельного ужаса, как тогда. Дело в том, что год Первого Кролика был последним из пятидесяти двух, составляющих ксимополи — вязанку лет, что заставляло нас страшиться худшего из всех возможных несчастий: полного уничтожения человеческого рода. Жрецы, в соответствии с преданиями, учили нас, что боги уже четыре раза проделывали подобное, очищая мир от людей, и вполне могли сделать это снова, когда пожелают. Нам, естественно, казалось, что если боги пожелают истребить нас, то выберут самое подходящее для этого время, вроде последних дней последнего, завершающего вязанку лет года. Неудивительно, что те пять дней, которым предстояло пройти между годом Первого Кролика и (если он вообще наступит и мы об этом узнаем) годом Второго Тростника, открывающим следующую вязанку лет, казались нам самыми грозными, когда вести себя следовало тише воды ниже травы. Уже заранее, в преддверии этих дней, люди стали чуть ли не в буквальном смысле ходить на цыпочках. Любой шум пресекался, все разговоры велись только шепотом, а смеяться и вовсе запрещалось. Собакам не давали лаять, а птицам кудахтать. Повсюду потушили не только очаги и фонари, которые всегда гасят в это время, но даже храмовые курильницы. И даже священный огонь на вершине холма Уиксачи, единственный негасимый огонь, поддерживавшийся все пятьдесят два года, и тот был потушен. Пять дней и пять ночей на нашей земле не горело ни единого светоча.
