— Вот! — воскликнула Кьяра. — Ты опять это делаешь!
— Что делаю?
— Наблюдаешь. О чем думаешь?
— Ни о чем.
— Врунишка.
— О'кей. Пытаюсь определить, натуральная ли вы блондинка.
Кьяра подалась к столу, пододвинула пепельницу и потушила сигарету.
— Я могла бы доказать это, но не настолько хорошо тебя знаю.
Деловитый тон, которым это было сказано, исключал малейшее подозрение на флирт.
Этот обмен репликами, довольно странный для постороннего, никак не отразился на тоне дальнейшего разговора, хотя нарисованная воображением картина надолго застряла у него в голове. Кьяра, закурив, принялась рассказывать о путешествии в Шотландию. Шотландцы ей понравились. Как и итальянцы, они — люди холмов. У холмов есть имена, за каждым своя история. В долинах разворачивались сражения, перевалы и вершины защищали до последнего. Холмы накладывают на людей свой отпечаток, входят в кровь, становятся частью тебя.
Адам попытался предъявить аргумент в защиту родных для его отца топей Кембриджшира, но Кьяра не желала слушать ничего, что могло бы бросить тень сомнения на чистоту ее теории.
Потом она рассказала о деревушке вблизи Перуджи, где выросла сама и где у нее до сих пор оставался дом. Рассказала о других домах, которыми владели они с Маурицио: одном во Флоренции и другом — у моря.
— А как вы относитесь к переезду сюда? — спросил Адам, поворачивая разговор в нужную ему сторону.
— Этого хочет Маурицио. Да и до города отсюда недалеко.
— Но какие-то сомнения у вас есть.
— Мне никогда здесь не нравилось.
— Место красивое.
— Да, конечно.
— Может быть, и ваше восприятие виллы изменится к лучшему, когда вы переделаете верхний этаж, — заметил невзначай Адам.
— Может быть.
— Мария говорит, что у вас есть такие планы.
— Конечно, есть. Это же противоестественно. — Она указала пальцем вверх. — По-твоему, это нормально?
— Нет.
— Впечатление такое, будто…
— Что?
— Е come essere sempre vivo. Так не должно быть. И мне наплевать, что думает Франческа.
— Так, должно быть, решил ее муж.
— Ха!
Восклицание прозвучало на удивление красноречиво, а сопровождавший его жест — небрежный взмах руки — придал ему дополнительную выразительность.
— Бенедетто был не в себе, это все говорили. И она тоже. Потом, когда он умер, она так ничего и не сделала.
— Может быть, муж попросил…
— Франческо так и объясняет. Мол, Бенедетто перед смертью взял с нее обещание. Но ведь с Маурицио он никакого обещания не взял.
— А вы были там, наверху?
— Только однажды. Когда это случилось.
