Гарри пропустил реплику мимо ушей.
— Сам не знаю, чего я ожидал. Наверное, чего-то более романтического. Город же оказался таким… — он нахмурился, подыскивая нужное слово, — таким маскулинным.
— Маскулинным? — удивленно переспросила Кьяра.
— Крупным, дерзким, наглым… жестким. Взять, к примеру, тот собор…
— Duomo, — сухо подсказал Адам, что можно было бы перевести как «заткнись, да поскорее».
— Он самый. Будем откровенны, при виде его рука вовсе не тянется к карандашу, а воображение не рождает поэтические строчки.
Адам заметил скользнувшую по губам Маурицио улыбку. Синьора Доччи и Кьяра приняли боевую позу.
— Многие поэты посвящали стихи Duomo, — возразила Кьяра.
— Стихи? Скорее, стишки, верно?
Маурицио рассмеялся, за что удостоился укоризненного взгляда матери.
— Я понимаю, что имеет в виду Гарри, — сказал он. — Флоренция не Сиена, не Падуя и не Венеция. Она куда более крепкая и грубая. Разочароваться, увидев ее впервые, совсем не трудно.
К несчастью, столь пренебрежительная оценка великого города спровоцировала Кьяру выступить в защиту непревзойденного культурного наследия Флоренции. На это Гарри ответил с еще меньшей дипломатичностью, заявив, что, по его мнению, флорентийское искусство сильно переоценено и не дотягивает до высших стандартов.
— Вот как? — изумилась синьора Доччи.
— Да.
На взгляд Гарри, эпоха Ренессанса знаменовала собой низшую точку развития западного искусства. Как и в случае с большинством проповедуемых Гарри теорий, оригинальность гипотезы дополнялась страстной убежденностью в своей правоте, которая и позволяла если не закрыть полностью, то, по крайней мере, замаскировать зияющие пробелы его аргументации.
Гарри не отрицал, что художники и скульпторы того времени сделали большой шаг в плане репрезентативного реализма, но ставил под сомнение прогрессивность этого шага. Означал ли переход к реализму также и продвижение к лучшему искусству? Не было ли средневековое искусство, при всех его искажениях, диспропорциях и стилизациях, более правдивым уже потому, что не пыталось обмануть зрителя? И не было ли искусство Ренессанса в чем-то сродни ловкости иллюзиониста? И разве иллюзия не исчерпала себя почти полностью? Умение создавать ощущение глубины на плоском полотне или добиваться почти физической точности в изображении человеческой фигуры в какой-то момент вышло для художника на первый план, приобрело большее значение, чем изображаемый объект, та высшая, святая цель, служить которой должно произведение искусства. Все то, что он видел в музеях и галереях Флоренции — за редким исключением, — оставило его равнодушным. Одним из исключений Гарри назвал статую Давида в Академии.
