Временами на Отокара накатывало, и он начинал строить теории. Ясно было, что неспроста мы так удачно празднуем нашу любовь. Он утверждал, что перемещениями управляю я. Потому что он не умеет.
Но я ведь тоже не умею, отвечала я, вот хочешь — попробуем загадать, чтобы мы попали в деревню Елкино, а потом ты меня поцелуешь — и посмотрим, получится ли.
Не получилось, конечно. Попали в какое-то восточное помещение, все в коврах. На полу на подносике стоял чайничек, пиалы и вазочка с рахат-лукумом.
— Да, это не Елкино, — вздохнул Отокар. — Ну хоть чайком побалуемся.
И тут я страшно смутилась и покраснела.
— Слушай, — сказала я, — а ведь ты прав. Про Елкино я просто так — пыталась заставить себя думать. Но когда… ну, когда я очухивалась от самого экстаза… ты понимаешь… вдруг захотелось пить — и я представила себе чай с конфетами…
— А когда тебе захотелось гулять, мы оказались в том дивном персиковом саду? — спросил он задумчиво. — Знаешь, Алевтина, я боюсь тебя. Тебе хотелось, чтобы я вернулся к тебе, и я вернулся. Тебе захотелось, чтобы я тебя полюбил, и я полюбил? Так? И… Алька, держи меня крепко, а то исчезну! — Алька, а тогда в Москве, когда мы встретились — чего тебе больше всего хотелось?
Меня пробила дрожь.
— Мне хотелось… — и я действительно схватила его за руку, чтобы не делся никуда, — Отокар, мне хотелось, чтобы не надо было возвращаться домой.
он
Мы сидели, прижавшись друг к другу, переплетя пальцы, нахохлившиеся, как зимние воробьи. Мы рассыпали нашу жизнь на мелкие детальки и складывали ее заново. Время от времени причудливой формы фигурка со щелчком вставала на свое место в новой картине. Получавшийся паззл вызывал легкую оторопь.
Я случайно обратился к ней на московской улице с банальнейшим вопросом. Но ей не хотелось идти домой, и мы ушли в Марьятию. И я еще удивлялся: почему вдруг сработало мое проклятие — без всплеска сильных эмоций? Теперь я понял.
Стройку века я себе сосватал сам. Но я пропал с горизонта — и Алька испугалась, затосковала, заметалась. Я вспомнил свои перепады настроения там, в тайге, возле Картын-гайны. Сверили, так сказать, наши календари. Конечно, в Марьятии было начало лета, на стройке века — середина весны, и между августом и ноябрем вся осень выпала, но это неважно — мы перебрали день за днем нашу разлуку. Алька тосковала — я хандрил. Алька отвлекалась и забывала обо мне — и я не вспоминал о ней. Алька радовалась жизни — и мне было хорошо и весело.
