Ясными лунными ночами окрестности были очень красивы, и я любовалась ими до самого утра. Одна моя знакомая была теперь далеко, и от неё давно не доходили вести — как же была я удивлена, когда ко мне заглянул человек и передал от неё приветное слово, мол, здорова ли я, и тому подобное. Я велела сказать ей следующее:
О нас забыли,
Люди нас не навещают
В селенье этом горном,
Лишь ветер осени стучится
В ограду из кустов мисканта.
* * *
В десятую луну мы перебрались в столицу.
Матушка стала монахиней, и хотя она оставалась в одном с нами доме, но жила отдельно от семьи. Отец сделал хозяйкой меня, а сам словно отступил в тень и оборвал все связи с миром. Глядя на него, я чувствовала, что он едва ли может быть опорой, и это меня пугало. Как-то от близких нам людей, которые знали моё положение, пришла записка с приглашением ко двору: «Чем так вот бесцельно скучать и грустить, не лучше ли…»
Мой старомодный батюшка полагал, что служить при дворе тяжело, и не отпускал меня, но нашлись люди, которые сказали ему:
«Теперь в свете только так и можно продвинуться, все так делают нынче. К тому же, сам собой может подвернуться случай… Испытайте же судьбу!» И вот, скрепя сердце, отец позволил мне ехать во дворец.
* * *
Сначала я явилась всего на один вечер. Поверх восьми слоев нижних одежд оттенка «хризантема» я была облачена в тёмно-пурпурный шёлковый верхний наряд. Всегда погружённая в чтение повестей, я не имела ни связей, ни знакомств в свете, и, живя под крылышком своих родителей, людей старого склада, я только и умела, что любоваться луной и цветами. Теперь, попав в общество, я сама себя не помнила, не зная, сон это или явь… На рассвете я вернулась домой.
Душою неискушённая провинциалка, я раньше думала, что по сравнению с размеренной жизнью в родительском доме, я много интересного смогу увидеть и услышать, будут у меня и свои радости… Временами я и теперь на это надеялась, но привыкала к новому месту с трудом, и уже видно было, что меня ждали лишь разочарования. Хотя я это понимала, как мне было поступить?
В двенадцатую луну я снова поехала ко двору. На этот раз у меня была своя комната, и я прислуживала во дворце не один день. Иногда приходилось и ночь проводить в высочайших покоях, лёжа бок о бок с совсем незнакомыми дамами. Я не могла далее задремать от смущения и робости, и проливала слезы, а на рассвете, ещё в темноте, возвращалась в свою комнату и весь день представляла, как тоскуют без меня мои старые и немощные родители, для которых я единственная опора. Все мысли мои были — любовь и тревога о них. Да и племянницы мои, рано лишившиеся матери — почти с самого своего рождения они были со мной, даже спать я их укладывала возле себя, одну справа, а другую слева, — их я тоже вспоминала и жалела. Так я и жила, словно душа блуждала где-то далеко-далеко… Во дворце же мне всё время казалось, что на меня смотрят, даже потихоньку подглядывают, и я смущалась и чувствовала себя крайне стеснённо.
