«Помолимся за нашего брата Господу нашему Иисусу Христу, который сказал…»
(«О отец мой, снизойди ко мне».)
Он остановился и тупо взглянул на могилу. Тени близившейся ночи уже сползали в нее, как стервятники на падаль. Могила оставалась глубокой. Ему ни за что не зарыть ее до темноты.
«Я — воскресение и жизнь. Верующий в меня будет жить…»
(«Повелитель Мух, снизойди ко мне».)
Да, конечно, глаза открыты. Вот почему он чувствует слежку. Карл пожалел на них клея, и они распахнулись, и мальчишка Гликов смотрит из гроба. С этим надо что-то делать.
«…любой, кто верует в меня, никогда не претерпит смерти вечной…»
(«Я принес жертву тебе. Левой рукой я принес ее».)
Майк Райсон вдруг прыгнул в могилу и принялся как безумный раскапывать ее. Лопата быстро ударилась о дерево, и тогда он упал на колени на гроб и стал бить по замку лопатой. Удар, еще, еще.
В ручье уже пели лягушки, и два или три коростеля начинали кричать в лесу.
Семь пятнадцать.
— Что я делаю? — спросил он себя. — Бога ради, что я делаю?
Он стоял в могиле на коленях и пытался понять это, но что-то из глубины мозга побуждало Майка спешить, спешить — ведь солнце садилось.
Успеть до темноты.
Он поднял лопату и изо всех сил ударил по замку. Раздался треск. Замок сломался.
Секунду он сохранял последние проблески рассудка. На небе сияла Венера.
Потом он тяжело дыша выкарабкался из могилы, лег ничком на землю и потянулся к крышке гроба. Нашел скобу и потащил за нее. Крышка поднялась, скрипя петлями именно так, как он воображал себе, и открывая сначала только розовый сатин, потом руку в темном рукаве, потом… потом лицо.
Дыхание Майка остановилось.
Глаза были открыты. В точности, как он знал заранее. Они сверкали недоброй жизнью в последнем умирающем свете дня. В лице не было смертной бледности, щеки, казалось, пылали румянцем.
Он попытался оторвать свой взгляд — и не мог.
— Иисус… — пробормотал Майк.
Последний краешек солнца скользнул за горизонт.
* * *
Марк Петри занимался фигуркой Франкенштейна в своей комнате и слушал разговор родителей в гостиной внизу. Они купили старый фермерский дом на Джойнтер-авеню, который когда-то отапливался центральной кухонной печкой. Ходы тепловой вентиляции служили теперь другим целям. Они прекрасно проводили звук.
Хотя родители разговаривали на другом этаже, они с таким же успехом могли обсуждать Марка и под дверями его комнаты.
Как-то, поймав Марка за подслушиванием у замочной скважины — ему было тогда только шесть лет, — отец сообщил ему старую английскую пословицу: не слушай под дверьми — всегда будешь раздосадован. Это означает, пояснил отец, что тот, кто подслушивает, всегда слышит о себе что-нибудь неприятное.
