Еще лопата. Снова этот жуткий стук. Теперь земля почти закрывала гроб, но красное дерево просвечивало чуть ли не с упреком.
Брось смотреть на меня.
Тени уже сделались очень длинными. Он поднял глаза — и увидел Марстен Хауз с плотно закрытыми ставнями. Восточная стена — та, что первой здоровается с солнцем, — смотрела на железные кладбищенские ворота, где Док…
Он заставил себя бросить еще одну лопату земли.
Стук…
Часть земли соскользнула по бокам гроба, засыпаясь внутрь петель. Теперь, если кто-нибудь откроет крышку, раздастся резкий скрежущий звук, как от двери гробницы.
Не смотри на меня!
Он наклонился за следующей порцией земли. Мысли ворочались непривычно тяжело и вяло. Где это он читал о том техасском нефтяном короле, который завещал похоронить себя в новом «кадиллаке»? И ведь похоронили же. В машине за тыщи баксов, подъемным краном опускали.
Вдруг он пошатнулся и чуть не упал, слабо тряся головой. Кажется, он впал в какой-то транс. Чувство слежки усилилось. Он взглянул на небо и испугался — так мало там было света. Освещенным оставался только верхний этаж Марстен Хауза. На часах десять минут седьмого. Господи Иисусе, за целый час он бросил в яму только полдюжины лопат земли!
Майк взялся за работу, заставляя себя не думать. Земля уже не стучала, крышка гроба скрылась из глаз, и почва осыпалась по сторонам бурными ручейками, доходя уже почти до замка.
Он бросил еще две лопаты и остановился.
До замка?
Да зачем, во имя Бога, ставить замок на гроб? Они что, думают, кто-нибудь захочет внутрь? Надо полагать, так. Не воображают же они, что кто-то попытается выбраться наружу…
— Брось на меня таращиться, — сказал Майк Райсон вслух и вдруг почувствовал, что у него в горле застрял комок и наполнило внезапное желание бежать, бежать прочь отсюда, бежать всю дорогу до города! Ему понадобилось огромное усилие, чтобы подавить этот порыв. Чепуха! С кем такого не бывает, если работаешь один на кладбище. Как в дрянном фильме ужасов — засыпать землей двенадцатилетнего мальчишку с широко открытыми глазами…
— Бог мой, да прекрати же! — закричал он и бросил дикий взгляд на Марстен Хауз. Теперь освещенной оставалась только крыша. Было четверть седьмого.
Он яростно взялся за работу, стараясь ни о чем не думать.
Но впечатление слежки все усиливалось, и каждый раз лопата казалась тяжелее, чем в предыдущий. Крышка гроба была теперь совсем засыпана, но форма еще угадывалась.
Ни с того ни с сего в голове у него заскользили строки католической молитвы за умерших. Он слышал, когда обедал у ручья, как Кэллахен произносил ее. И беспомощные крики отца мальчика тоже слышал.
