— Нечего мне скрывать, — сказал Бен. — Просто мне надоело, что я в городе чужой и на меня показывают пальцами. Теперь вот вы приходите искать скальп Ральфи Глика в моей уборной.
— Нет, я этого не думаю, — Перкинс взглянул на Бена поверх сигареты. — Я только стараюсь вас исключить. Если б я думал, что вы в чем-то виноваты, я бы вас уже засадил в кутузку.
— О’кей. Я ушел от Нортонов примерно в четверть восьмого. Прогулялся к Школьному Холму. Когда стемнело, я вернулся сюда, писал часа два и лег спать.
— Когда вы сюда вернулись?
— Думаю, в четверть девятого.
— Ну, это вас не очень-то обеляет. Видели кого-нибудь?
— Нет. Никого.
Перкинс шагнул к пишущей машинке:
— О чем вы пишете?
— Черт возьми, это не ваше дело, — голос Бена стал резким. — Я вам буду благодарен, если вы не станете совать туда нос. Если у вас нет ордера на обыск, разумеется.
— А не слишком вы обидчивы? Книгу, кажется, пишут, чтобы ее читали?
— Когда она пройдет три переделки, редактуру и публикацию, я сам позабочусь, чтобы вы получили четыре экземпляра. Подписанных. А покамест это попадает в категорию личных бумаг.
Перкинс улыбнулся и отошел от машинки.
— Ладно. Чертовски сомневаюсь, чтобы там оказалась письменная исповедь.
Бен улыбнулся в ответ:
— Марк Твен сказал, что роман — это признание во всем человека, который не совершил ничего.
Перкинс направился к двери.
— Я больше не буду капать на ваш ковер, мистер Мерс. Спасибо, что потратили время, и, к слову сказать, не думаю, что вы хоть раз видели мальчонку Гликов. Но это моя работа — расспрашивать.
Бен кивнул:
— Понятно.
— И надо вам знать, как бывает в таких местах. Вы не станете своим, пока не проживете здесь лет двадцать.
— Знаю. Извините. Но неделю его искать, ни черта не найти, и после этого… — Бен затряс головой.
— Да. Худо его матери. Страшно худо. Злитесь на меня?
— Нет.
Бен подошел к окну и смотрел, пока не увидел, что констебль вышел и пересек улицу, осторожно переступая черными галошами.
* * *
Прежде чем постучать в дверь, Перкинс на минуту задержался перед витринами новой лавки. Во времена Городской Лохани сюда легко было заглянуть и увидеть множество толстых женщин, суетящихся у машин. Но фургон декораторов из Портленда простоял здесь почти два дня, и здание совершенно изменилось.
За окнами стояла платформа, покрытая светло-зеленым ковром. Две лампы бросали мягкий свет на предметы, расположенные на витрине: часы, прялку и старомодный кабинет орехового дерева. Скромные таблички указывали цену. Бог мой, неужели кто-нибудь в здравом уме станет платить 600 долларов за прялку, если может пойти и купить зингеровскую машинку за 48 долларов 95 центов?
