Медицинский отсек маленький, метров двадцать — двадцать пять. Стены то ли зеленые, то ли коричневые, пол выложен скользкой плиткой, а потолок темный, в цвет стен, создается ощущение, будто я в тесной темной норе. Зато здесь тихо. И подумать можно. Хотя, о чем мне думать? Собираться и уходить. Сегодня вряд ли получится, но завтра я уйду. Еще не знаю, куда, но непременно уйду, к той же Торе… или Карлу, если он согласиться принять.
Карлу все равно, как я выгляжу.
Лежать на обожженной спине больно, и я переворачиваюсь на живот, что, впрочем, не намного лучше.
— Коннован? Ты тут? — Конечно же, это Фома. Ему единственному не все равно, что со мной происходит. — Что случилось?
— Ничего.
— Вижу, — он присел рядом. — Опять? Где?
— Здесь.
Его присутствие успокаивало. Фома больше ни о чем не спросил, молча взял банку — мази осталось меньше половины и, чувствую, завтра мне будет не очень-то хорошо — принялся осторожно втирать в обожженные плечи. Прикосновения причиняли боль, но я терпела, лучше так, чем никак вообще.
— Ты злишься.
— Злюсь, — отрицать очевидное не имело смысла. Я злюсь, вернее, ненавижу.
— Почему ты не поговоришь с ним?
— С кем?
— С Рубеусом. Почему не расскажешь и… лежи смирно, — он нажимает на шею, — а то больно будет.
— Мне и так больно.
Вопрос я игнорирую, не хочу отвечать, потому что… потому что просто не хочу. Потому что это нечестно так со мной поступать, потому что нечестно бить меня, потому что нечестно выбирать кого-то другого.
Мику. За нее он заступился, за нее он испугался, а когда я звала, когда умирала и не знала, как выжить, он не пришел.
— Срезать нужно, иначе присохнет и тогда только с кожей.
Это Фома про майку.
— Надо, так срезай, ножницы где-то там.
Шевелиться неохота, и я лежу, думая о том, куда исчезнуть, чтобы никому не мешать. Ножницы щелкают. Холодные, но не больно, мазь действует одурманивающее, и я почти расслабляюсь. Настолько расслабляюсь, что задаю вопрос:
— Как ты думаешь, он любит ее?
— Кто? И кого? — Фома убирает жесткую ткань по кусочкам, старательно, пытаясь не причинять лишней боли, и я несказанно благодарна за такую заботу.
— Рубеус. Мику.
— Не знаю.
— Зато я знаю
Фома только хмыкнул и велел:
— Переворачивайся, спереди тоже срезать надо. Да и вообще нужно было снять, прежде, чем мазаться.
В этом плане он, конечно, прав, но шевелиться — значит причинять себе дополнительную боль — и я продолжаю лежать.
Я не слышала ни скрипа открывающейся двери, ни шагов, но когда в пределах видимости возникли щегольского вида светлые ботинки, не удивилась. Карл умеет передвигаться совершенно бесшумно.
