— Композиция, дирижерское мастерство и рояль.
— Ага, значит, собираетесь стать капельмейстером?
— Еще не знаю. Если взбредет в голову, могу стать каменотесом или пастухом. Мне в общем-то безразлично, кем я стану. Главное, чтобы это приносило мне хоть какое-то удовлетворение.
— Хоть какое-то?
— Да. Потому что полного удовлетворения не приносит ничто.
— Ничто?
— Ничто! Всегда какой-то голос внутри зовет: «Иди дальше… дальше…»
— Но ведь есть же и вершины — высшие точки.
— Я пока не нашел ни одной. Кабы только знать — где они!
— Вы еще молоды…
— Я прошел уже много кругов. И нигде не нашел удовлетворения.
— Вероятно, умственного. Но разве все непременно должно быть разъедено разумом?
— А в чем же спасение? В чувстве?
— Да, в чувстве. — Ланна Райнер улыбнулась.
— Итак, высшая точка чувства — это…
— Это?..
— Любовь?
— Да.
— Любовь, — Эрнст скорчил насмешливую мину. — У меня есть приятель, который определяет любовь как смесь завышенного самомнения и оскорбленного или, наоборот, польщенного тщеславия.
— Подчас вокруг этого понятия и впрямь слишком много суеты, — сказала Ланна Райнер, горько скривив губы. — И тем не менее. Возьмите хотя бы сегодняшний день. Один человек — здоровый и жизнерадостный — скажет: «О, какой прекрасный день!» Другой — больной и изможденный — вздохнет: «О, это день таких страданий!» А ведь день-то один и тот же. Все зависит от того, как мы на него смотрим. И так всегда и во всем. Что сказал бы ваш приятель о настоящем чувстве?
Эрнст залился краской.
— О, простите! Я говорил вещи, противоречащие моим убеждениям. То есть у меня как бы два мнения. Одно я бы назвал фривольной поверхностью моей внешней натуры, другое — подлинной глубиной моей второй натуры, так сказать, моей пранатуры. А она говорит: «Любовь — это опьянение и молитва! Свет и благодать! Чудо на голубых высотах! Золотой Грааль! Всепримирение!»
Ланна Райнер слушала его с улыбкой.
— Таким вы мне нравитесь куда больше. Не надо вам подражать мнению большинства. Пресыщенность отвратительна. А теперь, если хотите, можете проводить меня до дома.
— Еще бы! Конечно, хочу!
Эрнст был в своей стихии. Робости как не бывало. Он представлял себе эту женщину совсем иначе. Теперь она беседовала с ним, как со старым знакомым. И даже сама высказала ту же самую мысль:
— Поскольку вы дружите с Фрицем Шраммом, вы уже стали для меня словно бы старым знакомым. Он один из немногих, кого я искренне уважаю, даже почитаю. Расскажите мне о нем.
