— Теперь ты сомневаешься? — он неторопливо прошелся по коммуникационному залу.
— Теперь выбирал не я. Что-то указало на меня, лишило выбора…
Старик остановился у плавно переходящей в куполообразный свод стены, глухо хмыкнул.
— Разве можно отобрать выбор? Разве ты не волен отказаться? Разве тебе кто-то приказывает делать что-то?
Тэш’ша сглотнул и яростно мотнул головой:
— Нет! Но никто не сделает это, кроме меня. Я должен…
— Должен!? — перебил его Артх’хдеа. — Кому ты должен? Мне? Или тем, кто будет судить о тебе?
— Прошлому, памяти погибших, своей совести… — он посмотрел на Главу Стражей Небес. — Себе.
— Тогда, зная об этом, как ты можешь говорить, что у тебя нет выбора?! — в голосе Артх’хдеа точно хрустнул лед.
В зале после этих слов повисла тишина. Собеседник Главы Стражей Небес прижал сжатую в кулак кисть к груди, над те’зорр-клаи и прикрыл глаза, вслушиваясь в ровный, ритмичный пульс, пытаясь найти в глубине себя опору, почерпнуть решимости.
— Мне страшно! — с легкой дрожью в голосе произнес он наконец. — Почти так же страшно, как… как тогда…
— Раз боишься — значит, понимаешь, на что идешь. Страх не позволит тебе забыть, ради чего все это. Не позволит оступиться. Возможно, придаст тебе сил сделать правильный выбор. И помни: чтобы разогнать мрак достаточно всего одной свечи, — Артх’хдеа помедлил, впервые проявив хоть намек на иное чувство, кроме циничной, желчной иронии. — Пусть Ушедшие не оставят тебя!
Образ Стража Небес пошел волнами, посветлел, стал прозрачным — и исчез.
Проектор коротко клацнул, информируя о разрыве связи. Тэш’ша вздрогнул: звук, с которым он за много Оборотов свыкся, вдруг показался лязгом опускающихся створок, бесповоротно отсекающих путь назад.
Время неторопливо текло вокруг него. Час, полтора, два — он сидел на одном и том же месте, слушал тишину, осторожно перебирая воспоминания. Даже не пришлось входить в транс: с удивительной легкостью любая деталь, любая мелочь всплывала в памяти. Слова, запахи, цвета, чужие и собственные эмоции — они были его незримыми спутниками, собеседниками, попутчиками эти долгие минуты в пустом доме. И не сразу он осознал, что в свою очередь прощается с прошлым, с тем, что было в его жизни хорошего или плохого, с тем, чему он радовался, чему огорчался, с друзьями, родными. Не сразу понял, что эти минуты нужны были ему, чтобы найти в себе силы сказать «простите меня». Вряд ли мог объяснить, за что именно хочет просить прощение — просто казалось, что должен произнести это.
