Перед ними на конце длинной веревки раскачивалась бутылка фруктовой водки. Элис поймала ее и втянула на площадку. «За нетерпение», — провозгласила она. Отпив немного, она передала бутылку Патрику, а затем, придерживая веревку, спустила водку этажом ниже. Так бутылка переходила из рук в руки.
На юге светились огни мукомольной фабрики Виктория. Македонцы, не любившие капель дождя на волосах, попросили своих жен передать им через окошко шляпы и почувствовали себя более уверенно. Они видели мужчину Элис, который работал в туннеле. Они сидели со своими семьями, глядя на озеро. Перед ними была Северная Америка, новый мир. Ландшафт почти не изменился, но он приносил покой, менял характер так же постепенно, как вода обтесывает камни. Патрик снова улегся рядом с Элис и маленькой Ханой.
— Сядь, — попросила она немного спустя. — Ты увидишь что-то очень красивое.
Внизу под ними вспыхнул прямоугольник света. За ним еще один. Рабочие вставали, чтобы идти в ночную смену. Можно было видеть, как они в серых брюках и нижних рубахах умывались над раковиной в кухне. Вскоре в их квартале здесь и там засияли пятна света, тогда как весь город спал. Захлопали двери. Улица заполнилась фигурами людей, македонцы и греки отправлялись на скотобойни, сортировочные станции и в пекарни.
— Им не нужна твоя революция, — сказал Патрик Элис.
— Ты прав. Они не станут в ней участвовать. А ты станешь. Ты человек без роду без племени, как я. Не такой, как моя дочь. Ты такой, как я.
— И чего же ты хочешь?
— Только бури.
* * *
Когда он ушел, Элис с Ханой остались лежать на площадке пожарной лестницы, прижавшись друг к другу. Он тихо, словно вор, закрыл за собой дверь.
Ему нужно было вернуться в свою комнату, вынести одежду на улицу, выколотить из нее затвердевшую грязь и отправиться на работу. Было около пяти утра, голова и тело гудели, переполненные неестественной энергией. Он знал, что вскоре не сможет поднять рук над головой, будет шататься под весом кирки. Но сейчас рассвет и солнце разбудили его кровь.
Он вспомнил, как Клара в гостинице в Парисе рассказывала о том, что было с Элис после смерти отца ее ребенка. «Тогда Хана еще не родилась. Но Катон погиб, и, по-моему, она сошла с ума, погрузилась в какое-то особое одиночество. Его убили на севере, когда она была беременна».
В «Томпсон грилл» из радиоприемника на стойке уже неслись песни о любви, о женщинах, позволявших своим мужчинам незаметно просачиваться у них между пальцами, как вода. Официантка с татуировкой подала ему кофе. Этим утром музыка перенесла его на много лет назад. Ему вновь было восемнадцать, и во время своего первого танца он упал в объятья девушки, хмельной и испуганный. Нарисованная луна на потолке, свет, льющийся на танцующие пары сквозь плотный экран, преображал их. Он ступил, хмельной и дерзкий, на паркет и, увидев перед собой растерянные глаза девушки, которые не мог защитить слой краски, вдруг тоже растерялся. Хамелеон среди женских душ.
