— Выходит, вы служили и французской короне, когда Лоренсильо получил звание старшего офицера военно-морского флота его величества Людовика XIV? — невольно перейдя на «вы», спросил де ла Крус по-французски.
— Oui, capitaine, un peu! [4] Страсть к приключениям… безнаказанность поступков, легкая нажива… Я ребенком оставил весьма состоятельный отчий дом. Всю жизнь потом испытывал удовольствие только от приключений. Только вот богатства, прошедшие через эти руки, удержать не смог. За то и был прозван Добрая Душа, а потом Решето. Пиратский мир, столь страшный на взгляд простого горожанина, капитан, имел когда-то свои строгие законы, никем не писанные, но справедливые. Взаимное уважение, абсолютная честность при дележе. Между теми, кто хоть раз дал клятву верности законам Береговых братьев, не было секретов. Никто никогда не посягал на собственность собрата, общественное добро считалось священным. Но было в пиратской жизни то, чего я не мог выносить, — это убийство беззащитных людей, особенно детей и женщин. Всякий раз при жестоких расправах над ними я страдал. С возрастом страдания стали невыносимыми. Я выкупал несчастных, когда мог, брал их под защиту. Мне стало трудно жить с пиратами, особенно после того как, пусть легкой будет ее жизнь в потустороннем мире, Петронила де Гусман проявила ко мне столько внимания. И наступил страшный день. Подруга капитана де Граффа в девяносто пятом была взята испанскими солдатами в плен неподалеку от Коровьего острова у Санто-Доминго. Я сражался из последних сил пока не сломалась моя сабля и от потери крови я не повалился на палубу. У меня на глазах над Петронилой надругались солдаты. Потом мне удалось бежать. С великим трудом добрался я до Тортуги Но там меня ждала самая жестокая несправедливость, какая только свершалась на этом свете, капитан, — старый морской волк опустил голову, замолчал и потянулся к бутылке.
— Ну-ну, Добрая Душа, рассказывай до конца, — попросил де ла Крус и наполнил кружку.
— Кто-то пустил слух, что Диего Решето предал Петронилу. А я всякий раз, стоило мне услышать, что кто-то говорит о ней, не мог сдержать слез и начинал плакать, как ребенок. Лоренсильо меня не принял. Издевательствам не было конца. Клянусь! Многим это стоило жизни! Вот этот нож… — и Диего поднял рубаху. Из-за пояса торчала толстая рукоятка, искусно украшенная панцирем морской черепахи каретта. — Вот этот нож, капитан, лопни мои глаза, если это не так, отправил добрую дюжину мерзавцев к их праотцам. Тогда Береговые братья поклялись разделаться со мной. На гроши, которые задержались в доме моего старого товарища, я перебрался на Кубу и вот уже скоро как восемь лет ставлю на корабли пушки в гаванском арсенале.
