Без сомнения, его демон твердо решил, что злосчастье в лице няни не должно причинить вреда. Но злосчастье, увы! оказалось сильнее демона, в чем шалун и убедился.
Зуб не будет болеть, если наш демон (иначе говоря, сила воли) крепко держится за стул и твердит: этому не бывать! Но рано или поздно демон сдается, и тогда мы вопим. Идея ясна — в теории она превосходна. Вы рады ей следовать. Внезапно ваш банк прекращает платежи. Вы говорите себе:
— В сущности это не имеет значения.
Но мясник и булочник держатся иного мнения и устраивают у вас в прихожей скандал за скандалом.
Вы пьете крыжовенное вино, уверяя себя, что это выдержанное шампанское. На другое утро ваша печень доказывает обратное.
У нашего демона добрые намерения, но он забывает, что этого еще далеко не достаточно. Я знавал одного убежденного вегетарианца. Он доказывал, что жизнь бедняков станет намного легче, если они перейдут на вегетарианскую диету; быть может, он и прав. Однажды он созвал десятка два голодных мальчишек и предложил им вегетарианский завтрак. Он внушал им, что чечевичное пюре — это бифштекс, а цветная капуста — котлеты. На третье он дал им морковку с пряностями и потребовал, чтобы они вообразили, будто едят колбасу.
— Все вы любите колбасу, — ораторствовал он, — но ведь вкус — не что иное, как продукт воображения. Говорите себе: «Я ем колбасу» — и практически это блюдо заменит колбасу.
Кое-кто подтвердил, что так оно и есть, но один парнишка разочарованно признался в неудаче.
— Но почему же ты так уверен, что это не колбаса? — упорствовал хозяин.
— Потому, что у меня не разболелся живот, — объяснил мальчик.
Оказалось, что от колбасы, хотя он ее и обожал, у него неизменно и немедленно начинались колики. Если бы в нас не было ничего, кроме демона, философствовать стало бы куда легче. К несчастью, в нас есть еще кое-что.
Философия, необходимая при жизни
Вот еще один излюбленный довод философии: ничто не имеет значения, поскольку лет через сто, самое большее, нас уже не будет на свете. Что нам действительно необходимо — так это философия, которая поддержала бы нас, пока мы еще живы. Меня не заботит мой собственный столетний юбилей, меня заботит ближайший срок оплаты счетов. Если бы всякие сборщики подоходного налога, критики, контролеры газовой компании и им подобные убрались и оставили меня в покое, я бы сам мог стать философом. Я готов поверить, что все на свете пустяки, а они не хотят. Они грозят выключить газ и толкуют о повестке в суд. Я убеждаю их, что через сто лет это всем нам будет безразлично. Они отвечают, что речь идет не о грядущем столетии, а о счетах за апрель прошлого года. Они не желают слушать моего демона. Он их не интересует. Честно говоря, меня самого мало радует, что через сто лет, как утверждает философия, я скорее всего буду мертв. Гораздо больше меня утешает надежда на то, что умрут они. Кроме того, за сто лет все еще может перемениться к лучшему. Возможно, я и не захочу умирать. Вот если б я был уверен, что умру завтра, прежде чем они смогут привести в исполнение свою угрозу выключить воду или газ, прежде чем будет вручена судебная повестка, которой они пугают, — может быть — не скажу наверняка — я и радовался бы, что так удачно провел их. Жена одного злодея пришла как-то вечером к нему в тюрьму и увидала, что он лакомится поджаренным сыром.
