– Ты что, знал ее? – спросила из-за спины Майя.
– Да, – глухо ответил Глеб.
– Широк круг твоих контактов, – спокойно заметила она.
– Анька из-за меня погибла, – выдохнул Глеб. Молчание Майи требовало продолжения, и Железнов объяснил: – Над ней издевались, я вступился. И вот результат.
– Не думаю, что ты виноват, – сказала Майя. Она была уже в брюках, но дело не в этом: она снова была директоршей. – Они за тобой не приедут?
– Как они меня найдут? – усомнился Глеб.
– Не знаю. Ее же нашли.
– Нет, они меня не найдут.
– Я надеюсь, ты в драку ввязываться не собираешься? – спросила Майя.
– Н-не знаю, – промычал застигнутый с поличным Железнов. Именно об этом он сейчас напряженно размышлял.
– Я прошу не делать этого, – тихо сказала Майя, вновь став женщиной. – Ей не поможешь. Лучше не трогать зло.
– А ты за меня выйдешь? – спросил Глеб, снова обнимая ее плечи.
– Не сию минуту, – сказала она, ловко вывернувшись из его рук.
– Но ты вообще-то не против? – вслед уходившей Майке крикнул Глеб.
– Вообще – нет, – на секунду обернувшись, ответила Майя.
Впервые за столь многотрудные полгода Глеб отдыхал и телом, и душой.
Он присел на корточки и гладил нежный, упругий, чуть подсохший мох так, как если бы это была его любимая собака.
Он лег на темно-зеленый ковер и, как щенок, пару раз перекатился через спину.
Мох оказался все же не совсем сухим: как-никак болотное растение. Рукав рубашки немного намок.
Но какое же это славное ощущение – в тридцать шесть лет почувствовать себя щенком!
Он пополз по податливому мху на четвереньках, наблюдая мир с высоты в пару десятков сантиметров. Этот мир был вовсе не похож на тот, что видится с почти двухметровой высоты.
На мгновение пришла мысль, что кто-нибудь его в таком положении может увидеть. Обсмеют начальничка-то!
Ну и пусть видят. Ему хорошо тут. Ему наконец стало хорошо.
А вот и он.
Черноголовик и сверху красив. Но когда к нему подползаешь сбоку и его крепкая, синеющая на срезе ножка закрывает тебе солнце – это совсем другое дело. Даже укусить захотелось за глянцевую шляпку, как это с удовольствием делала их старенькая, умудренная жизнью лошадь.
Но кусать все же благоразумно не стал. Вместо этого губами снял две крупные, чуть не с вишню, ягоды голубики, выросшие на одиноком кустике рядом с благородным грибом. Он все же не лошадь, сырые грибы есть. Хотя нужда заставит, что угодно съешь, не поморщишься.
Умеренно-сладкий вкус перезрелой голубики приятно растворился во рту.
