Болезнь может задеть мыслительные способности, а может – и не задеть.
Вот Леночка, например, скрюченная девчоночка лет одиннадцати, целыми днями сидит на теплом солнышке в своем кресле, отвлекаясь только на еду да на замену памперсов: сама ходить в туалет она не научилась и уже, видимо, не научится.
Действительно, растительный образ жизни. Жестокий и точный медицинский термин.
Поначалу, проходя мимо нее, Глеб старался ускорить шаг и отвести взор. Пока не заметил, что она-то на него всегда смотрит и всегда, увидев, улыбается. О чем думает – неизвестно. Но радуется – точно.
Непроизвольно начал улыбаться в ответ. А потом – рука машинально потянулась – погладил ребенка по мягким темным волосам. И почувствовал, как ее щека доверчиво прижалась к его ладони.
Опять, получается, ошибался Глеб. Цветочек – да. Но только в переносном смысле. В прямом – человек, конечно.
Был – точнее, есть – еще и Петя. Вот уж про кого не скажешь, что он болен. Всегда аккуратный, отутюженный, в чистой рубашечке и маленьких круглых очках. Будь ему тридцатник – вполне сошел бы за молодого, но продвинутого ученого. Однако Пете только десять. Считать умеет как арифмометр. Читает со скоростью, недоступной его педагогам. Наверное, и говорить умеет. Но никто этого не слышал.
Не хочет он говорить. Вообще общаться не хочет ни с кем, кроме самого себя. Это называется – аутизм.
Петя – единственный житель детдома, к которому Глеб еще не привык. Уже не боится, но еще не готов любить.
Но речь шла о Марии, даме с внешностью Бабы-яги, только передвигалась она не на ступе, а на дорогой – импортной – инвалидной коляске с электромотором. В очередной раз, кстати, задумался Железнов, откуда у деревенского «дурдома» деньги на импортные коляски. И в очередной раз отказался от идеи поподробнее выспросить об этом Майю. Не располагала она к подобным расспросам.
Мария была очень злой женщиной. Ее боялся и ненавидел весь персонал. Не цеплялась перекошенная болезнью Баба-яга только к больным детям. Да и чего к ним цепляться? Такие же богом обиженные.
А больше всех доставалось почему-то Майе Александровне. Сварливый голос Марии вспоминал директоршу по поводу и без повода. Майя – железная Майя! – частенько плакала. Но ничего не предпринимала для усмирения безудержной оппонентки.
В изрядной степени усмирил ее… Глеб!
Улучил время, когда директорши не было поблизости, а паралитичка мыла ей кости. Просто подошел и посоветовал даме заткнуться.
