– Твои рисунки дурацкие, – сказала я. – И, по крайней мере, у меня нет веснушек.
Я ушла домой и отказалась объяснять домашним, почему я в таком скверном настроении.
Я поворачиваю калейдоскоп своего детства, и фрагменты складываются в яркую картину: летний день – вероятно, выходной; яркая зелень лужайки и кустов у нашего дома; поросшие лавандой холмы, возвышающиеся над черепичными крышами.
Я бросилась бегом вниз по дороге с радостными воплями – вся сила юности звенела в моем голосе и окрыляла мои ноги.
Мама окликнула меня из сада.
Я вернулась, громко напевая какую-то мелодию. Наверное, она хочет, чтобы я зашла в булочную.
Она велела мне идти шагом и не шуметь. Девочкам не подобает так себя вести, сказала она.
Я открыла рот, собираясь запротестовать, но так ничего и не сказала, поскольку в этот миг весь мой мир вдруг разом перестроился. С ощущением удушья я внезапно увидела все правила, предписанные особи рода человеческого, которой ты являешься. Выражение «девочкам не подобает так себя вести» казалось ядовитой змеей, на многие годы притаившейся в подлеске моего детства; теперь она ужалила меня. Это означало, что многое закончилось для меня раз и навсегда. Это означало, что многое еще мне предстоит узнать.
Такое чувство, будто тебе назвали день и час твоей смерти.
– Почему это девочкам не подобает так себя вести? – вызывающе спросила я. Хотя хотела задать совсем другой вопрос.
– Не притворяйся дурочкой, дорогая. Просто не подобает, и все.
– Но я не хочу вести себя как подобает девочкам.
– А я хочу, чтобы ты вела себя именно так, и не иначе.
Глаза моей матери смотрели безмятежно. Она пальцем убрала со лба прядь волос. Я любила ее руки, любила ее лицо. Я кипела гневом.
– Но почему? Почему ты этого хочешь?
– Потому что ты взрослеешь. Ты уже не дитя малое. И тебе пора научиться вести себя по-взрослому.
– А что, по дорогам позволено бегать только детям малым?
– Да.
– Гельмут, Клаус и Фриц спокойно себе бегают и кричат во всю глотку, а они старше меня.
Они были друзьями Петера – по крайней мере, до отъезда брата в интернат.
– Liebchen, они же мальчики. А ты – девочка.
Я с горечью уставилась на мать. Нечто подобное раньше говорили за моей спиной в других домах, но никогда еще не говорили в лицо. Я всегда считала, что мне не говорят этого, поскольку все понимают неуместность такого рода высказываний. Я не чувствовала себя девочкой – так какой смысл требовать от меня, чтобы я вела себя как положено девочкам? Внутренний голос постоянно шептал мне, что со временем все уладится. Но чтобы моя
