Мы устраивали стоянки в лесу и однажды чуть не устроили лесной пожар.
Мы перегородили ручей плотиной.
Когда мы строили плотину, Ганс уверенно сказал:
– Я пойду служить в армию, когда вырасту.
– Твой отец военный? – спросил Петер.
– Нет. Он служащий.
– Тогда почему ты хочешь в армию?
– Люблю приключения.
– Приключения! – насмешливо сказал Петер. – В армии скука зеленая. Сплошные учения да маневры. Я хочу служить на флоте. Моряк может объехать целый свет.
– Но твой отец доктор!
– Не имеет значения. Ну, на самом деле имеет, потому что он хочет, чтобы я тоже стал врачом. Я боюсь сказать ему.
Петер аккуратно уложил камень в углубление, вырытое на дне ручья.
– Но я собираюсь служить на флоте, что бы он ни говорил.
Ганс одобрительно кивнул.
Холодное сознание своего рода отверженности охватило меня.
Ганс жил у нас, наверное, за год до отъезда Петера в школу-интернат.
Его отъезд представлялся чем-то немыслимым – туманным островком в отдаленном будущем. Внезапно время расставания подошло, застав нас врасплох.
Петер, стараясь скрыть свои чувства, стал замкнутым и раздражительным. Я не понимала, что происходит, и чувствовала себя уязвленной. Гордость не позволяла мне искать утешения у мамы. В любом случае, я видела, что она тоже страшно подавлена.
Наступило утро, когда меня позвали в отцовский кабинет попрощаться с братом. Почему Петеру не позволили сходить за мной, почему наше прощание должно было произойти в присутствии отца, я не знаю – разве только отец боялся, что в последнюю минуту Петер сдаст позиции, которые удерживал из последних сил. Брат стоял, похожий на перепуганную марионетку в своем новом костюме и блестящих ботинках.
Я сжала руку этого призрака. Она была холодной. В ужасе я попыталась выдавить из себя приличествующие случаю слова.
– Надеюсь увидеться с тобой на Рождество, – безжизненным голосом произнес Петер. – Пожалуйста, не забывай кормить Хенгиста.
Хенгистом звали его золотую рыбку.
Я вышла из кабинета при первой же возможности. Я лежала на кровати и прислушивалась к шуму отъезжающего автомобиля: смотреть я не могла.
Часть моего детства закончилась так бесповоротно, словно нож гильотины отсек кусок жизни.
Я была не тем, кем казалась.
У меня должны были быть другие руки. У меня должно было быть другое лицо.
Оно преследовало меня все детство, это сознание некой ошибки природы. Временами оно надолго засыпало. Тогда, если кто-нибудь говорил, что мне следовало родиться мальчиком, я решительно возражала. Но в иные разы гнев поднимался в моей душе подобием огненной лавы.
