И он правда завыл, до смерти всех напугал. И сам испугался, ласкал детишек, успокаивал.
Потом пошло-поехало. Устроился в потребсоюз заготовителем. Дескать, к товару поближе, может, прилипнет что. Но не умел брать не свое. Зато вольным стал, ездил, подолгу носа домой не показывал. Машенька после шестого класса бросила учебу, окунулась в хозяйство наравне с матерью. Когда отец пить начал, вовсе перестали на него надеяться. Никитка с Захаркой по малолетству вообще не хотели его признавать. Отец через порог — они на полати. Встанет папанька на приступок, пошарит в тряпье, ухватит которого за ножонку, подтянет к краю и сам не знает — зачем? Уцапанный Никитка или Захарка хлестанет дурным голосом — и отцова рука тут же выпускает мальчонку. «У-у-у» — прогудит и уйдет. Возьмет топор или вилы, помашет немного — и вон за ворота.
Тогда она забиралась к малышам, успокаивала услышанной где-то или самой придуманной сказкой. А то и песенку пропоет: «Прокати нас, Петруша, на тракторе, до околицы нас прокати…»
А сколько других дел было у нее, тринадцатилетней крестьянки! Сейчас и подумать боязно. Ляжет спать, а в голове: у кого бы лошадь попросить — хоть хворосту привезти из лесу. Еще картошку перебрать надо, чтобы на семена отложить, для еды выбрать похуже, а что получше — на рынок приготовить, денег на мыло выручить. Перебрать картошку да снова в подпол спустить. Печка вот тоже… Дымит, проклятущая, может, кирпич в дымоход завалился, может, сажа скопилась… Бабы грибы волокут, по мешку опят наломали. Самой нелишне бы к зиме-то… Баню истопить надобно, братишек-сестренок перемыть, самой веником похлестаться…
И ведь со всем управлялась. Вернется мама с поля, прижмет ее, поплачет, намокрит плечо и сама начнет хлобыстаться у корыта да у печки. К полуночи обе без рук без ног.
Однажды папанька отправился в очередную поездку по району — и насовсем. Ни писем от него, ни другой какой присылки. Как-то маманька спросила: «Доченька, где он теперь, папанька-то наш?» Едва сдержалась тогда Машенька, чтобы не зареветь. Подергала подбородком и сказала где-то слышанное, чужое: «При-иде-ет, никуда не денется». Мать погладила по головке, укорила ласково: «Не надо так, Маша, отец ведь родной». Ох как стыдно было тогда!
Но она не ошиблась в своей недетской суровости — пришел папанька на третий день, как началась война. В ладной одежде, побритый, с городским чемоданом. Видно, на одного-то без оравы хватало. Только сладки ли были калачики? Уж очень много седины добавилось.
