— Эй, кондуктор, вы обманули этих дам на четыре пенса.
— Кто кого обманул на четыре пенса? — закричал негодующий кондуктор с верху лестницы.
— Нужно было заплатить по два пенса, два раза по два пенса! — воскликнул блестящий господин. — Сколько вы ему дали, моя дорогая? — спросил он, обращаясь к первой, более молодой даме.
— Я дала ему шесть пенсов, — ответила дама, смотря в кошелек, а затем я дала вам четыре пенса, — прибавила она, обращаясь к своей попутчице.
— Ну, вот это невозможно, моя дорогая, — ответила дама, — потому что с самого начала я должна была вам шесть пенсов.
— Но я дала… — продолжала первая дама.
— Вы дали мне шиллинг, — сказал кондуктор, обращаясь к старшей из дам.
Та кивнула головой.
— Ведь вам я дал шесть пенсов и два пенса.
Дама подтвердила.
— А вам я дал, — обратился он к младшей даме, — четыре пенса. Да?
— А я отдала их вам, моя дорогая, — заметила младшая дама.
— Черт побери, да ведь это меня надули на четыре пенса! — закричал кондуктор.
— Но, — сказал блестящий господин, — другая дама дала вам шесть пенсов!
— А я их отдал ей, — ответил кондуктор, указывая на старшую даму. — Можете обыскать мой карман, если хотите; у меня нет ни одной монеты в шесть пенсов.
К этому времени уже все забыли, что они сделали, и противоречили друг другу и самим себе. Блестящий господин взялся привести все в порядок, и сделал это с таким искусством, что прежде, чем мы доехали до Круга Пиккадилли, три пассажира угрожали пожаловаться на кондуктора за неприличные выражения. Кондуктор позвал полицейского и записал имя и адрес двух дам, желая взыскать с них четыре пенса, которые они рады были заплатить, но им не позволил блестящий господин.
Молодая дама была убеждена, что старшая хотела обмануть ее, а старшая была в слезах.
Я и блестящий господин продолжали путь к Чаринг Кроссу. Оказалось, что мы едем в одно и тоже предместье, и мы отправились в одном и том же вагоне.
Всю дорогу мы говорили об этих четырех пенсах. Около ворот мы пожали друг другу руки, и он выразил свое удовольствие, узнав, что мы жили близко друг к другу. Я не мог понять, что его ко мне привлекло, а мне он порядком надоел. Я смеялся над ним, сколько мог. Впоследствии я узнал, что одной из его особенностей было — быть очарованным всяким, кто открыто не смеялся над ним.
Три дня спустя он без доклада ворвался в мой кабинет. Казалось, что он считал уже меня своим закадычным другом, и просил извинить его за то, что не пришел раньше.
