Тут, рядом с плитой жертвенника, царило полное безмолвие.
– Ха, Антон, смотри, – сказал я, испытывая настоятельное желание нарушить его. – Закорючки!
На белом камне виднелись символы – самые разные, похожие на руны, и на арабские буквы, и на китайские иероглифы, и на те хитрые загогулины, которыми пишут евреи.
– Нет, не вижу, – немного испуганно отозвался Бартоломью. – Он гладкий! Ты чего?
– Но как же… – Я подошел ближе и разглядел, что среди всяких значков прячутся завитушки и волны вроде тех, что имелись на диске, найденном под Москвой. – А вот и бородатая харя!
Левой рукой я вытащил находку Антона из кармана, правой дотронулся до жертвенника…
Обе ладони обожгло, точно меня ударило током.
Миг темноты и боли, а затем я обнаружил, что стою посреди громадной пещеры, на стенах которой играют багровые блики, а потолок теряется во мраке. Неподалеку горит костер, даже несколько костров, и между ними возвышается огромная статуя из белого камня.
Свет словно боялся падать на нее, и я мог видеть лишь очертания.
А вокруг костров, приплясывая и бормоча, двигались некие существа, низкорослые и изящные.
– Барлум-бугум-банун-на… – неслось отовсюду, и звук этот резонировал у меня в ушах. – Бандун-берук-бавул-ба…
Звук затих, и танцевавшие остановились.
– Йог-Согот! – завопило одно из существ, и крик его поддержали другие: – Йог-Согот! Йог-Согот!
Я попытался разглядеть, кто именно пляшет в темной пещере, и понял, что имею дело не с людьми. Не сказать, что это меня испугало, после краковских «лягушек» я оказался готов ко многому, но неприятно удивило точно.
Эти существа походили на реконструкцию разумных потомков динозавров, которую я лет двадцать назад видел в журнале «Техника – молодежи»: серо-зеленая чешуя, плоские, незаметные носы, безволосые головы, крупные немигающие глаза, осанка с наклоном вперед и тонкие лапы.
Облачены они были в некое подобие фиолетовых балахонов до пояса, на головах у некоторых имелись шапки, напоминавшие блестящие металлические яйца, и почти все держали в руках короткие копья.
– Йог-Согот! – заверещал один из прямоходящих ящеров, самый высокий, чья макушка находилась на уровне моего подбородка, и равномерный экстатический танец возобновился.
Зацокали коготки, со всех сторон набежали еще более низкорослые, без балахонов, но зато в юбках из шуршащих листьев. Принялись швырять что-то в костры, и пламя заревело, багровые языки потянулись вверх.
Блики побежали по статуе, на мгновение стали различимы детали… и я содрогнулся – столько злобы и ненависти было в высеченном из молочного камня уродливом лице, одинаково не похожем ни на мое, ни на физиономии тех, кто танцевал вокруг.
