— Ну… у него был раньше партнер, мистер Джозефс, по торговому делу, здесь, возле реки. Теперь каждый сам по себе. Янг стал к тому же продавать садовые инструменты, смазочное масло, все необходимое для уик-энда на реке. Дело не такое уж большое, он ведет его один. У Джозефса тоже свой бизнес, но они сохранили какие-то отношения. Были когда-то близкими друзьями, потом, несколько лет назад, Янг вдруг повел себя странно, всех против себя настроил.
— А что из себя представляет Джозефс?
— Вполне разумный человек, сэр.
— Думаете, он все забыл и простил?
— Я могу сходить, поговорить с ним, если хотите, — сказал полисмен. Ему было к шестидесяти, и выглядел он на свои годы. Мягкость и предупредительность сквозила в его манерах. — Думаете, стоит опасаться, что Янг наложит на себя руки?
— Кто может знать.
— Я быстро, сэр.
Роджер вернулся в дом. Элберт Янг сидел за письменным столом, положив на него руки и глядя прямо в календарь с изображением берега Темзы, висящий на уровне лица. Глаза Янга казались одновременно и горящими, и угасшими, будто его пытали огнем и серой.
— Мы сообщим вам, как только получим новости о вашей жене, — пообещал Роджер тихим голосом.
Непонятно было, слышит ли его Янг.
Роджер повернулся и вышел. Мориарти мог бы оставить здесь человека или прислать соседа, или даже вызвать врача. Трудно иной раз решить, где кончается служебный долг и начинается обычное человеческое сочувствие. Но ведь предотвратить самоубийство — прямая обязанность полиции, это ясно как день.
Сидящий в машине полисмен крикнул ему:
— Они нашли миссис Янг, сэр!
— Что с ней? Она пострадала? — быстро спросил Роджер.
Эгнис Янг чувствовала стеснение в груди, странные картины, смешиваясь, теснясь, громоздились перед ее взором, острая боль засела в голове. Она провела в больнице с дочерью около часа. Боль все усиливалась, и она поднялась со словами:
— Мне нужно идти, дорогая. Все у тебя будет хорошо, не беспокойся.
Она понимала, что ее поведение должно казаться Хелине странным, но ничего не могла поделать; она чувствовала, что нужно уйти. Выходя из палаты, она пробормотала: «Я убью себя. Ничего больше не остается». Слегка дремавший больной услышал ее слова. Она быстро шла по коридору, ничего не видя перед собой, и повторяла: «Он никогда не простит ее. Никогда. А я не смогу так жить. Я убью себя, вот что я сделаю».
Медсестра тоже услышала, как она это сказала.
За ее спиной пополз шепоток тревоги и слухов, которые вернулись к дочери, но к этому времени миссис Янг уже была на улице. Бесконечным потоком неслись машины; оглушительно ревя, катились мимо грузовики, словно чудовище с раскрытой пастью надвигался на нее автобус. Шум, шум, шум… Что-то влекло ее и в то же время останавливало. Шум, шум, шум… Он был похож на голос Элберта, такой же глухой, скрипучий, безжалостный: «Она мне больше не дочь. Если хочешь видеть ее, то оставь мой дом. Я сказал тебе, что запрещаю с ней встречаться. Она шлюха».
