Вообразите себе общество, состоящее из нескольких миллионов жителей, занимающихся как земледелием, так и разнообразными отраслями промышленности — например, Париж с департаментом Сены и Уазы. Представьте себе, что в этом обществе все дети выучиваются, как умственному, так и физическому труду. Допустим, наконец, что все взрослые люди, за исключением женщин, занятых воспитанием детей, обязуются работать по пяти часов в день, от двадцати или двадцати двух лет до сорока пяти или пятидесяти, и что они занимаются делом по своему выбору, в любой из тех отраслей человеческого труда, которые считаются необходимыми. Такое общество могло бы, взамен, обеспечить благосостояние всем своим членам, т.-е. доставить им довольство гораздо более действительное, чем то, которым пользуется теперь буржуазия. И каждый рабочий такого общества располагал бы по крайней мере пятью свободными часами в день, которые он мог бы посвящать науке, искусству и тем личным потребностям, которые не вошли бы в разряд необходимого, причём впоследствии, когда производительность человеческого труда ещё увеличилась бы, в разряд необходимого можно было бы ввести и то, что теперь считается недоступным предметом роскоши.
Потребности, составляющие роскошь.
I.
Человек не может жить только для того, чтобы есть, пить и иметь пристанище. Как только его насущные потребности будут удовлетворены, в нём пробудятся ещё с большею силою те потребности, которые мы могли бы назвать художественными. Таких потребностей можно насчитать почти столько же, сколько существует различных людей; и чем образованнее общество, чем развитее в нём личность, тем разнообразнее эти желания.
Даже и теперь нам случается встречать людей, отказывающих себе в необходимом ради того, чтобы приобрести какой-нибудь пустяк и доставить себе какое-нибудь удовольствие, или же умственное или материальное наслаждение. С христианской, аскетической точки зрения, это стремление к роскоши можно осуждать, но в действительности именно эти мелочи нарушают однообразие жизни и делают её привлекательной. Стоит ли жить и переносить неизбежные жизненные горести, если человек никогда не может доставить себе, помимо своей ежедневной работы, ни одного удовольствия, никогда не может удовлетворить свой личный вкус?
Конечно, теперь, когда мы стремимся к социальной революции, мы хотим, прежде всего, обеспечить всем хлеб; мы хотим изменить этот возмутительный порядок вещей, при котором нам каждый день приходится видеть сильных и здоровых работников, сидящих без дела, только потому, что нет хозяина, желающего эксплуатировать их, — «порядок», при котором кучи женщин и детей проводят ночи без крова, и целые семьи вынуждены бывают питаться сухим хлебом, — порядок, при котором и дети, и мужчины, и женщины умирают, если даже и не прямо от недостатка пищи, то от недостатка ухода. Именно для того, чтобы положить конец этой возмутительной несправедливости, мы и стремимся к революции.
