Особое внимание царь и его окружение обратили на критический дух письма (или правильнее будет сказать: исходящий от него дух критика): «Изнеженность или вялость толкает к лености; города, в которые проникает беспорядок, расслабленность и коррупция, обязаны этим скверному примеру правителей и властей; правитель не должен обращаться со своими подданными, как с безгласным имуществом или стадом; негоже, если тебе придется остерегаться человека, ставшего твоим противником, потому что ты оскорбил его каким-либо приказом не правителя, но господина, не царя, но ненавистного тирана; следует подальше гнать от себя тех, кого ты приблизил к себе и кто тебе льстит; нет ничего более далекого от царского достоинства, чем тирания; тиран является образом господина, подобно тому как царь является образом отца; Гомер называл Зевса "отцом людей". Следует также, чтобы храбрый человек знал меру в своем гневе; объедини скромность и мягкость и ты объединишь любовь и восхищение рода человеческого». В этом открытом письме, поскольку оно было опубликовано под заглавием «Письмо Александру о колониях», усмотрели прозрачные намеки на поведение военной аристократии в Вавилоне, Персеполе и Согдиане, преданных огню и залитых кровью. В этом письме усмотрели напоминание о совершенно непонятном поведении царя по отношению к его лучшим друзьям Клиту, Филоте и Пармениону, порицание его презрения к грекам и принятия персидских обычаев. Никакого различия. Напоминая, что один лишь Зевс является отцом людей и богов (pater andronte theonte>[33]), Аристотель напрямую метил в правителя, которому льстецы твердили, что он стал абсолютным господином мира. Страбон (1, 4, 9) и Плутарх (Об удаче и доблести Александра, I, 6, 329В) формулируют это проще: «Аристотель советовал ему вести себя с греками, как военному полководцу, а с варварами — как деспоту», — эти слова должны были звучать в ушах царя жестоким призывом к порядку, а для всех греков из его армии — служить просто напоминанием о человечности. «Человек — ни зверь, ни ангел, — скажет позднее вслед за Монтенем Блез Паскаль, — но, к несчастью, тот, кто желает сделаться ангелом, становится зверем».
Меж строк письма учитель обвинил своего ученика в безрассудстве, чрезмерности, безумстве. Ученик не замедлил с ответом. Александр давно подозревал философа, еще со времен его отъезда в Афины, и их переписка доказывает, что он понемногу отрывается от своего наставника. Лето 330 года: «Александр Аристотелю шлет привет. Ты поступил неправильно, разгласив учения, предназначенные для чисто устного изложения. Чем же еще мы будем отличаться от остальных людей, если те же учения, на которых мы были воспитаны, станут общим достоянием? Я хотел бы превосходить других не столько могуществом, сколько знанием о высших предметах. Будь здоров». Ответ Аристотеля пять или шесть месяцев спустя: «Аристотель царю Александру шлет привет. Ты написал мне по поводу моих устных лекций. Ты полагаешь, я должен был держать их в тайне. Знай, что они были опубликованы — и не были. Ибо они понятны лишь тем, кто меня слушал. Прощай». Иными словами: имеющий уши да слышит! Зимой 328/27 года доверенному человеку Аристотеля при Александре, близкому родственнику философа Каллисфену, во время одного из пиров «поручили произнести за кубком вина хвалебную речь в честь македонян, и он говорил на эту тему с таким красноречием, что присутствовавшие, стоя, рукоплескали и бросали ему свои венки. Тогда Александр привел слова Еврипида о том, что прекрасно говорить о прекрасном предмете — дело нетрудное, и сказал: "Теперь покажи нам свою силу, произнесши обвинительную речь против македонян, чтобы, узнав свои ошибки, они стали лучше". Тут уже Каллисфен заговорил по-другому, в откровенной речи он предъявил македонянам многие обвинения. Он сказал, что раздор среди греков был единственной причиной успехов Филиппа и его возвышения… Этой речью Каллисфен возбудил против себя лютую ненависть со стороны македонян, а Александр сказал, что Каллисфен показал не столько силу своего красноречия, сколько силу своей вражды к македонянам… Впрочем, благодаря тому, что Каллисфен упорно, как подобает философу, боролся против обычая падать ниц перед царем и один осмеливался открыто говорить о том, что вызывало тайное возмущение у лучших и старейших из македонян, он избавил греков от большого позора, а Александра — от еще большего, но себе самому уготовил погибель, ибо казалось, что он не столько убедил царя, сколько принудил его отказаться от почестей благоговейного поклонения» (
