Начиная с лета 330 года отношения между царем и его войском резко меняются. Смысл этих перемен прост и заключается в нескольких словах: раз Дарий мертв, царь македонян провозглашает себя царем Азии и всё больше ведет себя как восточный правитель с мечтами о всемирном господстве. Начиная с августа изменения становятся явными. На поле битвы и на марше царь сохранял все то же одеяние: железный шлем с султанами из перьев, латный ошейник из металлических пластин, двойной льняной доспех с наплечниками и пластронами, короткую тунику, высокие шнурованные сандалии; иногда за его плечами развевался пурпурный, окантованный золотом короткий плащ. А вот в лагере, в городе, на парадной колеснице его больше не узнавали. Помимо того, что увидеть его становилось всё труднее, он придумал для себя смешанный костюм, который, как он полагал, привлечет к нему его новых подданных, но вызывавший смех у греков и македонян: вокруг своей красной шляпы с широкими полями, kausia, он навертел голубой в белую полоску тюрбан, который в Персии называли kidaris, а в Греции diadema. Он отказался от зубчатой тиары или короны своих предшественников Ахеменидов, не носил кафтана и пышных шаровар мидян, но надел пурпурную тунику, пересеченную спереди расшитой белой лентой; «великолепие украшенного золотом плаща еще более увеличивали изображенные как бы сталкивающимися своими клювами золотые ястребы, а на подпоясанном по-женски золотом кушаке висел акинак, ножны которого были сделаны из цельного самоцвета» (Квинт Курций, III, 3, 17; ср. Диодор, XVII, 77, 5 и Плутарх. Об удаче и доблести Александра, I, 330А). «Вначале он носил этот костюм, встречаясь с варварами и гетайрами у себя дома, затем выезжал в таком виде и занимался делами и перед многими людьми. Зрелище это было прискорбно для македонян, которые, однако, восхищались доблестью (arete), которую он проявлял во всем остальном, и относились снисходительно к таким его слабостям, как любовь к наслаждениям и показному блеску. Они говорили себе, что следует простить ему некоторые мелкие привычки к удовлетворению самолюбия» (Плутарх «Жизнь», 45, 3–4). В конце концов, так ли уж важны этот маскарад, эта демонстрация роскоши, парады и дефиле по соседству со страной амазонок, ношение товарищами платьев, расшитых пурпуром, вышитые попоны и серебряные уздечки персидских коней? Греки были привычны к театру и его пышности. Одеться в позолоченные доспехи побежденных — это вполне удачная война.
