Тут только Герберт увидел меня. Он сделал шаг вперед
— Ты украл мою собаку! — закричал он. «Не получилось жену, так хоть собаку», — видимо, хотел он сказать.
— Она сама забралась ко мне на заднее сиденье, — огрызнулся я. — Очень нужна мне ваша собака.
Герберт заглянул в машину.
— Где она? — спросил он.
Заднее сиденье было пусто. Рого отправился спать, сообразив, вероятно, что попал домой после необъяснимого ночного путешествия.
— Ну и дела, — удивился полицейский. — Ведь, кажется, только что на меня пялилась.
— Здоровенный черный пес, — отрезал я.
Полицейский, видимо, решил, что произошло чудо.
— Зовут Рого. Только что был здесь.
— Это моя собака, — сказал Герберт. — Я за нее последнее отдам. — Вдруг его осенило. — Пойду посмотрю, в конуре ли она, — заявил он, — а если нет... — Герберт сжал кулаки. Он и сам не знал, что тогда будет.
Мы пошли за ним на задний двор. Рого безмятежно спал в своей конуре величиной с многоэтажный дом.
— Ну, — сказал я, — вы удовлетворены?
— Чем? — Герберт взглянул на меня исподлобья.
Мое терпение лопнуло.
— Поехали, сержант, — сказал я. — Протокол составите утром.
Говорить больше было не о чем. Я подвез его до деревни и высадил у входа в участок. Он удивился, что я не иду с ним.
— Теперь сиди тут, рапорт составляй, — пожаловался он. — Начальство любит, чтобы все в письменном виде...
Я рванул с места не попрощавшись. Не успел я проехать и милю, как услышал с заднего сиденья чей-то тихий, вкрадчивый голосок:
— Ну-ка угадайте, кто здесь?
И я угадал — это была очаровательная супруга Герберта Тальбота, торговца скотом из Грейндж-Хаус, Уэстмит.
Я остановил машину. Лениво вышел и заученным движением открыл багажник, чтобы опять вооружиться монтировкой.
В свое время, когда я еще носил прямой пробор, мне казалось, что в отношениях между людьми нет ничего важнее, чем неукоснительная правдивость. Бывало, находясь в гостях, я не выдерживал и принимался кричать: «К чему вся эта болтовня? Чего вы добиваетесь, обманывая друг друга? Неужели мы разучились говорить правду?»
Откровенное признание очищает душу — таков был тогда мой девиз. Это настолько сильно действовало на окружающих, что порой мне удавалось за каких-нибудь двадцать минут очистить помещение. Доходило до того, что иные тихие обыватели, любившие посудачить о садоводстве, бридже и знавшие за собой эту слабость, пытались заранее выведать, буду ли я в гостях, прежде чем принять приглашение. Так продолжалось несколько лет, пока меня не вызвали в ирландский суд, где мое правдолюбие проявилось в полной мере.