— Ну что-ж, — сказал Боб Кастэр, ожесточенно. — Помолимся.
Они напряженно смолкли. Потом Сабина встала, зажгла свет, начала собираться. Он не двигался. Случалось и раньше, что ему не хотелось одеваться, итти ночью, в холод, — провожать, затем возвращаться. Лень. Но он пересиливал себя и радовался всегда этой победе над животным началом. Теперь он не пожелал. «Зачем лгать, — думал освобожденно. — Я засну». Если человек, ценой неимоверных страданий, шлифует свое произведение, то это называется — художник… Но если от него же потребовать осторожности в отношениях с близкими (скрывать, уменьшать одно, подчеркивать, выделять другое), то он возмущенно будет клеймить себя за неискренность, рабство и трусость.
Боб нетерпеливо ждал: скорее конец. Один, он вытянется, замрет, провалится. «Какое блаженство». Так в любой драме присутствует соблазн открывающихся возможностей удобства, покоя.
Рано утром, на Ист 110 улице, просыпался негр. Чистил зубы, подвязывал галстук и отправлялся на службу: целый день покорно и бессмысленно ворочать пакеты.
В группе с Бобом Кастэром работало еще человек пятнадцать: белые — подростки, а цветные, как общее правило — постарше. До 5, иногда до 6, пополудни, продолжалось их пустое, нудное бдение. Случалось, и в это существование Боба доносился отголосок, сигнал из другого мира: то в виде телефонного звонка, письма или подозрительного субъекта, шепчущего драгоценный адрес. Обедал Кастэр где придется, порой в таком ресторане, куда с его жалованием не пристало бы ходить.
Вечером начиналась вторая, таинственная деятельность: общество жуликоватых посредников, небезызвестных докторов, темных адвокатов. Среда спасительная для всех обиженных Богом — сексуальных неудачников, потребителей запретных трав, ищущих квотной визы.
Бобу Кастэру повезло. Разыскивая подходящего доктора, он наткнулся на таких уголовных типов, что буквально опешил. Тогда он пустился назад, по собственным следам — наведался к Поркину, первому своему врачу.
Его не прогнали, к удивлению Боба, даже сразу провели в кабинет, раньше двух-трех, уныло дожидавшихся, пациентов.
Волнуясь, Боб молвил:
— Доктор, почему вам собственно не заняться мною в серьез?
За это время в судьбе Поркина произошли многие изменения. Истек контракт с Юнионом и лекаря, после двадцатилетних безупречных трудов, безболезненно устранили. Кстати совпал и развод с Анитой… Он, вдруг, очутился на том самом месте, откуда начинал: только был уже лет на двадцать пять старше, а на текущем счету несколько десятков тысяч. Деньги, впрочем, как в прорву, шли на Аниту с дочкой.
