— Какой? — осторожно осведомилась Сабина. Они сидели рядышком на диване и со стороны могло казаться: молодая, воркующая пара.
— Если я сделаю ребеночка, это будет расовым экзаменом… Представь себе младенец: черный или метис. Тогда нету пути назад. А вдруг получится белым. Ты понимаешь? — и глаза Боба засверкали творческими огоньками. Эта мысль ему предстала внезапно и он испытывал чувство торжества, знакомое вероятно всем крупным и мелким изобретателям.
— Невозможно! — вырвалось у Сабины.
— Почему? — подчеркнуто сдержанно.
— Ты помнишь, как мы опасались этого раньше, когда воистину любили друг друга. А теперь… Как взвалить на себя такую ношу? Точно итти на смерть.
— Ты права, — согласился он. — Борьба за мое восстановление не должна влиять…
— Кстати, у меня уже запоздание на несколько дней, — вспомнила Сабина.
— Не беспокойся. Нет оснований. У тебя ведь часто перебои, — по-старому, нежно-покровительственно, успокаивал он: слишком большой путь проделан ими и нельзя сразу произвести все необходимые перестановки.
Боб Кастэр лег, — незнакомый профиль дивана, — она примостилась рядом. Потушили свет: в темноте вспыхивал уголок его папиросы. Когда-то, в минуту смешной ссоры, он сказал: «мы на собственных похоронах». Теперь он молчал. Сабина робко тронула его за плечо, потянула к себе. Плечо не поддавалось, она мягко продолжала его теребить, — вот он медленно начал поворачиваться к ней: еще мгновение… Боб опять чувствует: все рассуждения ложь! Нерасторжимо нуждаются друг в друге… Тогда он вспомнил один эпизод из ее прошлого в поезде, — колеса стучали.
Его плечо стало тяжелым и чужим. Она ощутила внезапную перемену и сразу сдалась. С печалью и любопытством, осведомилась:
— Что случилось? О чем ты подумал?
После томительного молчания:
— Я представил себе твой поезд.
Колеса стучали, мешали.
Ее отбросило к стенке. Сжалась, стихла: маленькая, слабая, полумертвая от тоски.
— Не волнуйся, — искренне пожалел он Сабину: — Надо искать выход, разрешение.
— Но как? — детски-умоляюще.
— Можно предположить: только раз подлинная любовь, наша с тобой. Все остальные от слабости: предать тех, отказаться.
— Этого я не могу, — подумав, решила. — Мужа я любила. И еще одного, девчонкой: жалею, что мы не были близки…
— Дорогая, я теперь жалею о тех случаях, когда сближался, а не о пропущенных возможностях. Думаю, и тебе бы пристало…
— Знаю, знаю, — злобно отмахнулась она.
— Другое, — продолжал Боб, — допустить: в каждой очередной страсти мы поклоняемся все одному и тому же началу. Языческая мистерия, где личность отсутствует, являясь только носителем знака, пола, стихии, идеального образа. Для христианина это неприемлемо.
