Решили передвинуть шкап, по иному приткнуть кресла, радуясь этим хозяйственным заботам. Они давно мечтали поселиться в такой комнате и остаться — на месяц, на год, быть может навсегда. Сабина, впопыхах, даже брякнула:
— Надо все устроить получше, может и я сюда перееду! — сказала и ужаснулась.
Боб помылся, почистился и когда вернулся из ванной, то нашел на столе два прибора, большую тарелку с любимым, холодным ростбифом и вино. Было ощущение: давно уже — века! — не ел, не пил, не спал. Как он измотался, а ведь только начало кампании и нельзя трогать резервы. Выпив и закусив, он, по обыкновению, несколько повеселел. Сабина тоже ела: маленьким ртом, энергично и быстро жуя. Его всегда умиляло, как изящно и незаметно она это делала, потребляя больше пищи чем Боб. Иногда, чуть поворачивая лицо, Сабина взглядывала на него сбоку, — мягко, растроганно, изучающе, — но тотчас же отводила глаза.
«Нет сомнения, я черный и противный», — догадывался Боб.
И снова они деловито мазали, глотали, чокались, бессознательно расстягивая время обеда.
А когда убрали со стола, Боб, испытывая злую радость, словно ковыряя в ноющем зубе, заметил:
— Ты вряд ли здесь ночуешь?
Сабина шарахнулась, скривилась. Передохнув, тронула рукою его плечо, виновато спросила:
— Ну расскажи, как ты жил сегодня? Где был, что узнал?
— О, это длинная история. Я слишком устал теперь. Когда-нибудь в другой раз, — объяснил он. Потом, однако, продолжал: — Сущность такова… Я попался, и надо спасаться. Не теряю надежду: пока дышу, буду бороться за свое возвращение. Но это очень сложно. Вероятно даже за большие деньги не сразу найдешь людей, способных помочь. И доктора, адвоката. Я сегодня понял до чего трудно и опасно! Понимаешь, весь строй жизни, вся ее биология и торжествующая гравитация против нас. Я говорю «нас», так как нашлись еще люди, пострадавшие на мой манер, среди них одна дама.
— Нет! — вскричала Сабина, тоже потрясенная этой новостью, словно прикоснувшись к таинственному, запретному.
— Да, да, — торжествующе подтвердил Боб Кастэр. — Я их сегодня видел. Они жалкие. И боятся: их напугали. Вся реальная сила общества, весь государственный аппарат: полиция, законы, церковь… против нашей реабилитации, по разным причинам, часто даже гуманитарным и высоко справедливым. Единый фронт от иезуитов до франк-масонов, включая и Ку-Клукс-Клан.
— Но почему…
— Это долго объяснять. Смысл: «в нашу эпоху, когда мир рушится, поколебать еще последний, незыблемый свод: расу… преступление, легкомыслие, чреватое не подающимися учету последствиями». Я пока один против всех власть имущих: подлых и благородных, умных и дураков, бескорыстных и жадных. Есть довод, который мог бы сыграть, думаю, решающую роль… в мою пользу.
