— В сторону, евреи, в сторону! Открыть ворота, польские солдаты пришли, — кричит пан Кошницкий.
— Увидим, что это за солдаты, когда подойдут поближе, — отвечают евреи.
Войско не спешит подойти к городу, остановилось на отдых в ближайшем лесочке. Подъезжают только глашатаи и трубачи, требуют открыть ворота, но евреи будто не слышат.
— Откуда нам знать, кто это. Пусть подойдут поближе, тогда увидим.
— Жиды, трусы, как же вы напуганы! Откройте ворота, выпустите меня к ним. Если не вернусь, значит, это казаки, моя смерть. Если вернусь, значит, наши. Никто из вас мне не нужен, один пойду, а вы можете прятаться под подолами ваших жен, — проклинал евреев пан Кошницкий.
Евреи открыли калитку в воротах. Глашатай повел Кошницкого к лесу, где стояло войско. Немало времени прошло, но вот он появился на белом коне, держа в руке польское знамя. Его сопровождали двое трубачей. Евреи смотрели со стен. Сыграли трубы, и пан начал читать во весь голос:
— «Именем князя Руси Еремиаша Вишневецкого, владельца Немирова, приказываю немировским жителям открыть ворота солдатам его светлости».
— Да здравствует наш спаситель князь Вишневецкий! — ответили со стен. Ворота распахнулись.
Евреи вышли встречать солдат князя. А из леса, беспорядочно размахивая знаменами, с криками «ура» уже неслось к воротам войско. Встречающие испуганно остановились. Не так войско входит в свой собственный город. Но было слишком поздно: в ворота уже ворвались первые всадники. Теперь их узнали по длинным рачьим усам, и крик пролетел по улицам:
— Казаки! Казаки!
Все это выпало нам, но мы не забыли Тебя
и не нарушили завета Твоего.
(Псалмы, 44: 18).
В городе началась паника. Женщины хватали детей, мужчины — что попало, и бежали. Но никто не знал, куда бежать. Одни кричали: «На кладбище! Раввин там. Лучше умереть у родных могил!» «К реке!» — кричали другие. Но казаки уже были у них за спиной. Тут и там слышались крики девушек и молодых женщин, которых казаки хватали и затаскивали на лошадей. Но вскоре крики затихли, слышался только глухой топот копыт.
Тихо и пусто стало на узких улочках, будто весь город вымер. Валялись в грязи страницы святых книг, окровавленная одежда, мужские шапки и женские чепцы, домашняя утварь, обрывки талесов и человеческие тела. И уже не разобрать было, чье это тело, чья одежда. Все перемешано, растоптано конскими копытами. Только из домов, из-за закрытых дверей и ставней доносятся шум и голоса.
