Молодой человек думает об этом и вдруг замечает, что из задней комнаты движется к нему святой образ. Он не смотрит, но слышит, как приближаются ее шаги. Он опустил глаза, но в душе у него разливается серебряный свет.
На пороге стоит Двойра. Он еще не взглянул ей в лицо, а серебряный свет разгорается все ярче и ярче.
— Шлоймеле, твоя жена хочет тебя видеть, — говорит жена раввина.
Наконец Шлойме поднимает глаза. Они с Двойрой остались одни.
Двойра заговорила первой:
— Шлойме, когда ты уезжал, я так плакала. Я не хотела, чтобы ты уезжал. Я ведь тогда еще ребенком была, не понимала ничего. И ты, чтобы меня успокоить, что-то мне пообещал, помнишь? А теперь я хочу знать: ты сдержал слово?
Шлойме подошел к сундуку, поднял крышку:
— Вот то, что я тебе обещал.
Девушка не могла поверить глазам: в сундуке сверкали золотые башмачки на высоких, по варшавской моде, каблуках, и шелковый кафтан с серебряной вышивкой.
Двойра долго рассматривала подарки мужа. Потом сказала:
— Значит, ты не забывал меня. Тебя не было так долго, но ты помнил обо мне.
— Ты ведь моя жена по закону Моисея и Израиля, — ответил муж.
— Не знаю, достойна ли я быть твоей женой, Шлойме. Я ведь простая женщина, не знаю, как вести себя перед Богом и людьми, а ты всю Тору изучил в ешиве и обращению с людьми научился.
— Ты так мила, Двойра, ты прекрасна, как праматерь Рахиль, — сказал Шлойме тихо.
Двойра так посмотрела на Шлойме своими влажными глазами, что он смутился, не в силах выдержать ее взгляда.
— День и ночь я просила Бога, чтобы он сделал меня хорошей в твоих глазах. Раз Он дал мне это, чего же мне еще?
— Что ты тут делала, пока я был в ешиве, Двойра?
— Мама учила меня, как должна вести себя хорошая жена, а свекровь учила, как воспитывать детей, чтобы они выросли достойными людьми.
Шлойме подошел к ней, погладил рукой чепчик.
— Дай Бог нам с тобой счастья, Двойра.
— Дай Бог!
Наступил праздник Дарования Торы, и вместе с ним пришла из степи весна. Злочев, будто в вышедшей из берегов реке, тонул во влажной, ярко-зеленой, бархатной траве, заполонившей улочки. Всюду, где только можно, пробивалась зелень, забиралась на крыши, карабкалась на стены, и казалось, что опутанные стеблями дома сами растут из земли. А над ними висели, налезая друг на друга, сплетаясь шатрами, кроны старых лип. Каждая канава пестрела цветами, как клумба, каждая кочка покрылась ковром незабудок, анютины глазки выглядывали из-под стен, поросших зеленым мхом. В каждое окно заглядывали кусты жасмина, и белая сирень наполняла воздух своим ароматом.
