И среди них, узнавших немало горя, испытанных огнем гонений за веру, держащих в руках свитки, которые остались от погубленных еврейских общин, стоит глава новой общины реб Мендл с новым свитком Торы, который он заказал для только что построенной синагоги. Ни одна капля крови мучеников, ни одна слеза беженцев не упала еще на чехол свитка. Еще он чист, незапятнан, и сильным, свежим выглядит его хранитель — Мендл. Не лег еще на его лицо священный отблеск горя и страданий. Нет в нем еще и тени того благородства, что появляется вместе с готовностью жертвовать собой. Но крепко обнимает он сильными, неловкими руками новый свиток. Сердце замирает от святого бремени, которое он взял на себя: быть главой общины. Он чувствует это великое бремя, столь знакомое главам погибших общин. Вот он стоит среди них, и сердце стучит в груди: не придется ли ему так же, как им, жертвовать жизнью за свою общину, за свою Тору? Готов ли он умереть за них? Не дрогнет ли сердце? Сможет ли он выполнить свой долг?
Вдруг стало тихо. Тишина воцарилась в синагоге, будто вошел кто-то невидимый. Реб Янкев взял свой свиток, поднял его над головой и с дрожью в голосе начал произносить благословение, благодарить Бога за то, что Он спас его и дал вместе со свитком Торы надежное пристанище. Из женской части синагоги доносились тихие всхлипы. Это жены вспомнили своих потерянных, неизвестно где пропавших мужей. Все громче и громче звучал в синагоге плач. На людей напал страх перед будущим: не придется ли им, как реб Янкеву, бросить дом Бога, который они строили с таким трудом и любовью, и идти неизвестно куда, взяв свои свитки Торы? Кто знает, что скрывают в себе грядущие дни… И вот изгнанники друг за другом стали благословлять Всевышнего за избавление от опасности. И когда молодой кантор, которого реб Мендл привез из Умани, начал своим хрипловатым голосом называть имена тех, кто отдал жизнь за веру отцов, плач переполнил синагогу. Слезы текли из всех глаз, и глубоко в душе каждый тихо просил Бога, чтобы это место стало их последним пристанищем, где они найдут покой до прихода Избавителя.
— Дай Бог, чтобы это было наше последнее изгнание, — говорил один другому.
— Пусть Он избавит нас от всех бед. — И женщины со слезами целовали друг друга.
Но вдруг исчезла грусть, и все лица, молодые и старые, засияли, как солнце над умытым дождем полем. Это Ицик-музыкант сладко заиграл на скрипке, и просветлели у людей опечаленные глаза, как только кантор запел: «Когда ковчег трогался в путь…»
