— Нет, просто я не успела надеть форму.
— Так вот почему ты здесь. Забавно, как изменился теперь смысл светских визитов.
— Пожалуйста, Хью... — Она даже не пыталась скрыть усталость, прозвучавшую в голосе. — Я только пятнадцать минут назад узнала о том, что ты в городе, а сама вернулась сюда минут двадцать назад.
Она надеялась, что он найдет в себе силы не принимать в расчет значок и оружие. Если бы только ей удалось достигнуть в общении с ним прежнего уровня, чего никому другому больше не удавалось!.. И вновь ее охватила злость на отца за то, что он решил извлечь выгоду из их прошлого.
— Это место не для тебя, — с горечью сказал он. — Возвращение домой будет не слишком приятным.
— Да... не знаю, будет ли оно приятным, но одного не будет — насилия.
— Надеешься, что значок и пистолет могут остановить неизбежное?
Он теперь говорил так, словно направлялся на отстрел в загон для скота. Придется испробовать другой подход.
— Что бы ты ни думал, Хью... я рада, что ты вышел.
— Значит, ты одна из немногих.
— Я слышала другое.
— Разве?
Его пронизывающий безжалостный взгляд пугал ее. Однако основания для такого ожесточения у него были веские.
— Нам нужно поговорить.
Он снова внимательно посмотрел на ее значок и револьвер.
— Пока ты носишь весь этот хлам? Пожалуй, невозможно.
— Я готова оставить револьвер и значок в машине, если это поможет.
Проблеск какого-то первобытного чувства промелькнул в его глазах.
— Можешь снять все, что захочешь.
— Зачем так разговаривать? Мы были друзьями когда-то.
— Друзья не посылают друзей в тюрьму.
— Я не посылала тебя в тюрьму. Это сделали судья и присяжные.
— Но ты сказала отцу, где меня найти.
— Чтобы спасти тебе жизнь! Иначе Мердок Марсден нанял бы кого-нибудь, чтобы охотиться на тебя, как на животное, и хладнокровно убить. Я не стану просить прощения за свой поступок.
Он не ответил, во всяком случае, не произнес ни слова. Однако преодолел незначительное расстояние, разделявшее их. Ленивая, даже надменная походка дала ей достаточно времени, чтобы подтвердить свое первое впечатление — он не терял в тюрьме времени даром и постоянно занимался гимнастикой. Под покровом черных густых волос на груди скрывалось крепкое упругое тело. Им можно было любоваться, когда он был молодым двадцатидвухлетним парнем. Теперь же от этого тридцатишестилетнего, моложавого, без единой седой пряди в волосах мужчины нельзя было оторвать глаз. Но, Боже, его лицо... Горечь и суровость в этих резких чертах было невыносимо видеть. В его глазах запечатлелось ожесточение человека, страдавшего каждый день из тех четырнадцати лет, которые отняли у него.
