* * *
Случалось, она приходила к хижине и просто наблюдала за его работой. Предложение вдвоем приколачивать доски он отвергал. Бывало, с библиотечной книгой она устраивалась в теньке под козырьком рифленой крыши и тогда уже не слышала визга пилы и грохота молотка, переносясь в иную страну: с «Гепардом»[6] в Италию или с мушкетером во Францию. Иногда они даже не касались друг друга, пытаясь заболтать в себе желание, и случались дни, когда в тесноте бесцветной хижины не было ни чтения, ни разговоров. Однажды она принесла старый патефон и несколько пластинок на семьдесят восемь оборотов, которые отыскала дома. Ручкой заведя патефон, словно древнюю модель «форда», они танцевали под «Начало танца»,[7] потом снова его заводили и опять танцевали. Музыка уносила их в иное время, где они не принадлежали семье и здешним местам.
Анна сидела на помосте и разглядывала Купа, тиская его черную футболку. Потом из своего рюкзачка достала гирлянду буддийских флажков, которые купила по почтовому каталогу. Натянув футболку, она взглянула на стойки, подпиравшие козырек над дверью.
— Подсади, а? — Анна схватила молоток и гвоздь. — Давай прибьем к карнизу.
Присев на корточки, Куп усадил ее себе на плечи.
— Пора для души и разума! — распевала она. — Да благословит тебя ветер!
Загривком он чувствовал ее влажность, когда, подавшись вперед, она приторочила к карнизу гирлянду, затрепетавшую на ветру.
Здесь пять флажков, объяснила Анна. Желтый — это земля, зеленый — вода, красный — огонь, которого надо избегать, белый — облако, голубой — небо, бескрайний простор и разум. Куп, я не знаю, что делать.
Сидя на его плечах, она смотрела в пустоту.
Думаешь, Клэр знает?
Мы разговариваем, но о тебе я даже не заикаюсь; наверное, ей это странно.
Стало быть, знает.
Иногда, важничая, она заговаривала с ним на школярском французском, словно обращалась к чужеземцу, которого впервые видит. Или уклонялась от ласк и вслух читала про какой-нибудь город. Бывало, после любви она рыдала, уткнувшись в его загорелое плечо. Порой ей хотелось, чтобы этот мальчик или мужчина, не важно, поплакал вместе с ней и выразил понимание особости того, что между ними происходит. Даже готовый извергнуться в нее, он не произносил ни звука, хотя безмятежные глаза его превращались в разверстую пропасть. Ему-то хорошо. Не надо каждый вечер возвращаться домой, ужинать с отцом и сестрой, а потом садиться с ними за вист и ловить на себе взгляды Клэр, пытающейся проникнуть в твою тайну. Бесплодные партии тянулись мучительно долго: набор комбинаций, дотошный подсчет очков. (Толком играл лишь Куп, потешавшийся над неумелостью партнеров.) Но хуже всего — в обоюдном молчании лежать рядом с сестрой.
