Противоречия | страница 72



Но даже если я наутро встану чище,
Моложе и светлей от общей муки с ней,
То, сломанный, как трость, ведь я спрошу у дней,
У этих новых дней великой, новой пищи!
Что дальше? Что теперь? Я обладаю ей,
Но я ее любил на брошенном кладбище,
Сбирая надписи кладбищенских камней…
Я, мильонер вчера, я выиграл и… я нищий?
А если в этот мозг, упрямый, как мое,
Всегда единое, жестокое стремленье
В холодном, мыслящем, брезгливом утомленьи,
Как змеи, проскользнут печаль и сожаленье
И станет мне смешно волнение мое?
О, я умру тогда! Ведь это было всё,
Что ты могла мне дать! Обычное питье…
И я… я кинул жизнь… мгновению презренья?!.

«Я помню тишь, Манон, кокетливой мансарды…»

Я помню тишь, Манон, кокетливой мансарды,
Повечеревшее, огромное окно…
Неугомонное гремело где-то дно
Большого города, где жили миллиарды
Безмолвных, фосфорных, недвижимых огней,
Блуждали по стенам метания свечей,
И тени Рембрандта и призраки Мерлина…
О, я тогда стоял невольно на меже
Большой любви к тебе, Лизетта Беранже,
Мальчишка, нигилист, кокетка, Коломбина,
Но вспомнить я не мог, где я про нас читал?
И черт хихикнул мне, что в чем-то я солгал.

«Над трупом прадеда колдует троглодит…»

О нерассчетливый! Убить

Любовь ты смог.

Но в доме, где мертвец, не жить

Без злых тревог.

Т. Ефименко, «Жадное сердце»

Над трупом прадеда колдует троглодит,
Виденье Нитокрис над пирамидой бродит,
Над самой тягостной из древних пирамид,
Гамлета чуткий дух на кладбище приводит,
Преступник, говорят, всегда потом приходит
Туда, где вялый труп был ночью им зарыт…
Ах, труп для наших душ – властительный магнит!
Я, погруженный в транс, медлительный, громоздкий,
Как мысли старого и кравшего в аду,
Вбирая мир с трудом, как скучные наброски
Чего-то должного, настойчиво иду
Туда, где высятся японские киоски
(И на одном из них безвкусный какаду),
К совсем заглохшему, старинному пруду.
Есть лебеди в пруду, как черные загадки,
Точено-стройные, с изгибом хищных шей…
Так гордо в трауре молчат аристократки…
Так могут сфинксы быть пленительны и гадки!..
Здесь некогда бродил и говорил я с ней,
С ней, ясноглазою, тончайшей из людей…
Она боялась снов и черных лебедей…

«О, не было ль в одной из самых темных комнат…»

О, не было ль в одной из самых темных комнат
Исчезнувших веков – не комнаты ль века? –
В одной из тех, что никогда не вспомнят
Преданье, знание, искусство и тоска,
Таких обычаев, свирепых и спокойных,
Чтоб гордые юнцы, любить не захотев,
Уничтожали бы своих любимых – знойных,
Глядящих пристально и молчаливых дев?