— Есть на свете люди, про которых счастье не писано.
Только тут она повернулась к нему и взглянула на него. Ей вдруг показалось, что она должна защитить его, удивительное чувство, до сих пор она испытывала его только по отношению к детям. То ли правая рука Якоба без двух пальцев растрогала ее, то ли слишком большие уши, то ли ожило в ней воспоминание, как он шел по деревенской улице и земля словно раскачивалась у него под ногами. Во всяком случае, она начала прибирать разбросанные вещи.
— Ты, верно, проголодался, — сказала она.
А он:
— Наша первая размолвка.
— Боюсь, это все ошибка.
— Что?
— Да вот, у нас с тобой.
— Мы пока даже и не пытались.
— Мне уже не тридцать лет.
— Но и умереть ты пока не умерла.
Якоб ел безо всякого аппетита, хотя на улице испытывал ужасный голод. Потом они сидели в нише перед высоким окном. Стемнело, но они не зажигали огня. Так каждый мог оставаться сам по себе, хотя их и тянуло друг к другу. Начался дождь, капли стучали по крышкам мусорных баков, и Элизабет думала: «Здесь бы я жить не смогла». Она не сообразила, что это вовсе не ее слова, а слова Алена.
— Скажи что-нибудь, — попросила она.
— Что сказать?
— Что-нибудь.
Она похожа на Грету, подумал он. Но что ей сказать, в голову не приходило. Да и вообще он не любил много разговаривать. Элизабет подумала: опять я. Дети, те ухитрялись после какой-нибудь ссоры по два дня не проронить ни слова, покойный муж — тоже. А она такого напряжения не выдерживала. У бабушки схлопочешь, бывало, по мягкому месту — и порядок.
Как тихо стало, прямо страшно от такой тишины. Подобные мысли начали у нее появляться, когда разъехались дети. Сын все время хотел съездить вместе с ней в Чехословакию. И не понимал, почему она боится такой поездки.
— Расскажи мне про твою жену.
— А чего про нее рассказывать?
— Она была красивая?
— Да.
Элизабет очень хотелось услышать от него, что и она тоже красивая. Пусть даже это неправда, все равно услышать было бы приятно.
— Ты очень ее любил?
- Да.
— А она?
— Она была добрая женщина.
И снова Элизабет почувствовала в нем какое-то внутреннее сопротивление. Здесь было что-то заповедное, чего никому трогать не дозволялось. Но тогда стоит ли ехать с ним в чужой город, в тот дом и тот сад, где каждый кустик рассказывает о другой, которая для Якоба совсем не другая, а другая только для нее, Элизабет Бош, переселенки.
— Мы тоже всегда хотели иметь детей, — вдруг заговорил он, — но когда на город начали падать бомбы, каждую ночь, и весь город горел, тогда мы даже порадовались, что у нас нет детей. — И потом, словно догадавшись, о чем думает женщина, он сказал: — Во мне все заглохло. А совсем без радости человек просто не может жить.
