Якоб Ален с великой радостью покинул этого старого грубияна. Он замешкался на истертых ступенях, поглядел направо и налево, втайне надеясь увидеть где-нибудь эту женщину. Вместо женщины на крыльцо выглянул бургомистр, удивился, что Якоб до сих пор не ушел, и спросил, чего это он здесь торчит. Якоб смутился, словно его в чем-то уличили, пробормотал что-то несвязное про солнце и про погожий денек, разве бургомистр не видит, короче, ерунду какую-то, как Якоб сразу и сам почувствовал. Но Раймельт почему-то решил, что гамбуржец над ним посмеивается. Нечего здесь стоять и глазеть, грубо оборвал он Алена, тоже мне нашел место. Теперь Ален в свою очередь решил, что бургомистр говорит с ним неуважительно, и сказал, что покамест нигде не встречал знака, запрещающего стоянку для пешеходов. Так слово за слово, Ален не выдержал, плюнул и припустил через улицу в кафе. Деревня разом утратила для него всякую привлекательность.
Элизабет Бош жила прямо напротив совета. Она видела, как этот человек вошел туда, снова вышел и начал водить глазами по сторонам, причем сперва спустился на две ступеньки, а потом снова поднялся, пятясь задом. Она подумала, что у него должны быть мохнатые брови. Тут ей вдруг показалось, что он углядел ее за гардинами, и она поспешила на кухню — домывать посуду. Но потом, заняв прежнее место у окна, она увидела, как он сплюнул на землю, прямо под ноги бургомистру, и побежал в «Старую корчму». Раймельт что-то выкрикивал ему вслед, наверняка бранные слова, потому что он всегда стоял в такой позе, когда злился, вернее, не стоял, а переступал с ноги на ногу, вытягивал шею, словно рассерженный гусак, и махал короткими сильными руками.
Их стычка неприятно задела Элизабет, хотя она и не могла бы объяснить почему. Она спустилась во двор, чтобы покормить уток. Уток она держала целую дюжину, каждый год заводила новых, а к рождеству распродавала, что приносило ей дополнительный приработок. Когда она возвращалась со двора в дом, ей вдруг смерть как захотелось выпить стаканчик холодного пивка. Внезапное беспокойство охватило ее, даже не беспокойство, а опасение что-то упустить. Она переоделась, наскоро привела в порядок волосы и тоже пошла в «Старую корчму», слишком поспешно, как заметила на полпути. Хотела повернуть назад, потом раздумала.
Якоб Ален занял место неподалеку от стойки и пил уже пятую рюмку, хотя водка и не лезла ему в горло. Но чем больше он пил, тем муторней становилось у него на душе. Его раздражало, что приходится пить польскую водку, а заказывал он русскую. Его раздражала несвежая скатерть, которую он разглядывал и на которой лежала газета. Его раздражал дурацкий вымпел на стене, трофей местного кегель-клуба. Он не любил нарываться на скандал, но тут взял газету и с размаху швырнул ее на стойку.
