– Пусть голубые, но замшевые. Подумать только. Тебе, именно тебе, нравится песня о шкуре убитого животного!…
Они спорили и о другом. Она не любила кое-кого из его необузданных друзей, он не жаловал ее самых консервативных. Люк готов был вступить в разговор с любым, кто подходил к нему даже в небезопасном Центральном парке. Она же пугалась. Ему нравились книги и фильмы, поднимающие современные социальные проблемы, заставляющие размышлять. Она предпочитала классику и изящные бестселлеры для отдыха. Он обычно ходил в скромные рестораны, где кормили простой, незамысловатой пищей; она любила элегантные, с изысканной кухней.
– Что это, черт возьми? – спросил Люк, ковыряя в тарелке с сашими.
Они сидели в любимом Ниной японском ресторане.
– По-моему, сырой осьминог.
– Хорошо, что не я, а ты заплатила за это, – сказал он, помолчав.
– Я, кажется, привязался к этой забегаловке, – весело сказал Люк, когда они, обедая в «Пресье», однажды предались ностальгическим воспоминаниям. – Сидишь, а тебе кладут салфетку на колени, наполняют бокал, разрезают все и подают серебряные приборы.
– Да уж получше твоего любимого кафе с бумажными скатертями, разрисованными мелками.
– Ну-ну, я люблю то местечко.
По дороге домой Нина спросила:
– Тебе не пришло в голову открыть сегодня передо мной дверь, пододвинуть мне стул, взять меня под руку, пока мы переходили дорогу?
– А что, – нахмурился Люк. – У тебя две руки и две ноги. Не можешь сама стул пододвинуть?
– Конечно, физически я способна это сделать. Не в этом суть. Так принято. И мне такое обращение нравится, – сказала она в отчаянии.
– Послушай, Нина, может, в том дорогущем ресторане это и уместно, но в «Роу-Дил», пододвигая тебе стул, я буду выглядеть просто глупо у столика на полдороге в дамский туалет. Тебе не кажется? Кроме того, ты весьма успешно всю свою жизнь переходила улицу без меня.
– Но послушай. Взгляни на это под другим углом, – не сдавалась она. – Это такая мелочь, она ведь не затруднит тебя, а мне приятно.
– Не заманивай меня сладким голоском и наивными глазками, – сказал Люк не совсем уверенно.
В результате они сошлись на том, что Люк будет вести себя как джентльмен в подобающих случаях, особенно когда они будут одеваться и уходить. В остальных случаях Нине придется пододвигать себе стул самой.
Многое, конечно, радовало и вознаграждало. Он учил ее готовить, водить машину… Ну а если говорить о более важном, то Люк открыл ей на многое глаза. Она стала чувствовать окружающий мир, его несправедливость, равнодушие и жестокость, бедность и вражду – то, о чем Люк пел в своих песнях. Он научил ее лучше замечать и прекрасное в мире: доброту к незнакомым; то, что ребенок или животное впервые ежедневно открывает для себя, а взрослые давно воспринимают как само собой разумеющееся; подвиг обычной, каждодневной жизни.
