Трехмиллионному городу не хватало бомбоубежищ, поэтому они были постоянно переполнены. Спертый воздух заполнял коридоры. Потолки главных залов и спальных помещений были покрыты сыростью. В комплексе бомбоубежищ на станции метро "Гезундбруннен", рассчитанном на полторы тысячи человек, нередко собиралось в три раза больше. Для измерения уровня оставшегося в убежище кислорода использовали свечи. Как только гасла свеча, поставленная на пол, родители поднимали детей выше и сажали их на свои плечи. После затухания свечи, стоящей на стуле, все поднимались на ноги. А если уж начинала мерцать свеча, расположенная на уровне подбородка, люди, находящиеся в убежище, должны были немедленно его покинуть, невзирая на то, что в данный момент творилось наверху.
В Берлине находилось до трехсот тысяч иностранных рабочих, на одежду которых нашивались специальные буквы, обозначающие страну, откуда прибыл тот или иной человек. Вход в бомбоубежища и подвалы домов для этих людей был закрыт, что, с одной стороны, объяснялось политикой режима, запрещавшего немцам смешиваться с представителями другой нации, с другой — чиновников мало волновали жизни иностранцев, хватало забот и со своими согражданами. К иностранцам, особенно к "остарбайтерам" ("восточным рабочим"), относились как к расходному материалу. Большинство "восточных рабочих" были насильно угнаны немцами в Германию из Украины и Белоруссии. Но все-таки иностранные рабочие, находящиеся в городе (рекрутированные или отправившиеся в рейх по собственному желанию), имели гораздо большую степень свободы, чем их несчастные сограждане, попавшие в лагеря. Те, кто работал на военных заводах в районе Берлина, построили собственное убежище в одном из помещений на станции "Фридрихштрассс". Они воссоздали там маленький очаг своей родной культуры, в котором нашлось место стенным газетам, различным играм и т. п. Их настроение заметно улучшалось по мере приближения Красной Армии, в то время как у их эксплуататоров, напротив, оно резко падало. Большинство немцев смотрело на иностранных рабочих со смятением и дрожью. Они видеди в них своеобразного троянского коня, все более опасного и готового к мести по мере того, как вражеские армии ближе и ближе подходили к Берлину.
Да, больше всего на свете берлинцы боялись славянского вторжения с востока. Боязнь легко переходила в ненависть. Геббельсовская пропаганда вновь и вновь напоминала им о жертвах Неммерсдорфа
