Весь понедельник, а затем и вторник Исса только и делал, что спал, молился и принимал ванны. Говорил он на ломаном турецком со своеобразным гортанным акцентом, как бы исподтишка, короткими фразами, словно разговоры были под запретом, но при этом умудрялся непостижимым образом, на слух Мелика, звучать назидательно. А еще он ел. Куда только все это уходило? Когда бы Мелик ни зашел в кухню, он заставал долговязого склоненным над миской с бараниной, рисом и овощами, ложка ходила туда-сюда, как челнок, а сам он все время косился по сторонам, точно боясь, как бы кто-нибудь не увел жратву у него из-под носа. Закончив, он тщательно вытирал миску куском хлеба, который затем отправлял в рот, и, пробормотав «хвала Аллаху» с едва заметной улыбкой на губах, как будто он знал некий важный секрет, коим нельзя было с ними поделиться, относил миску в мойку и самолично вымывал ее под краном при молчаливом попустительстве Лейлы, не разрешавшей ничего подобного ни сыну, ни мужу. Кухня была ее вотчиной. Никаких мужчин.
— И когда же ты рассчитываешь начать занятия медициной, Исса? — словно невзначай спросил Мелик, так что их могла слышать мать.
— Скоро, с Божьей помощью. Я должен быть сильным, а не нищим.
— Для этого, между прочим, нужен вид на жительство. А еще студенческое удостоверение. Не говоря уже о доброй сотне тысяч евро на жилье и пропитание и хотя бы маленьком двухместном автомобиле, чтобы катать своих подружек.
— Бог всемилостив. Когда я перестану быть нищим, он обеспечит меня всем необходимым.
Подобная самоуверенность, на взгляд Мелика, выходила за рамки простой набожности.
— Он обходится нам недешево, мама, — заявил он, заглянув в кухню, когда Исса был у себя на чердаке. — Смотри, сколько он ест. И эти постоянные ванны.
— Не больше тебя, Мелик.
— Да, но он не я. Мы даже не знаем, кто он.
— Он наш гость. Когда он восстановит свое здоровье, мы с Божьей помощью подумаем о его будущем, — произнесла Лейла со значительностью в голосе.
Неубедительные попытки самоумаления со стороны Иссы казались Мелику нарочитыми. Когда он шел бочком по коридору или собирался подняться по приставной лестнице на чердак, где Лейла устроила ему ложе, он, по словам Мелика, то и дело оглядывался — его голубиный взгляд словно вымаливал разрешение, а если мимо него должны были пройти Мелик или Лейла, он распластывался у стены.
— Исса сидел в тюрьме, — торжественно объявила Лейла сыну как-то утром.
Мелик пришел в ужас:
