Впрочем, и это продолжалось недолго. Он вдруг нежно, как бы даже с сожалением выдохнул:
— Ах! — и голова его упала на стол, звонко стукнувшись лбом.
Магнолия перепугалась окончательно. Быстро выбежала по ступенькам, в два прыжка пересекла коридор и склонилась над стриженым затылком.
Все было нормально — военный спал, тихонько посапывая. Звездочки на его погонах мирно ходили взад-вперед, в такт ровному дыханию.
— Живой! — облегченно прошептала Магнолия.
Но успокаиваться рано.
— Стой, стрелять буду! — раздался уставной крик из глубины коридора, слева — от двери в совещательную комнату.
Магнолия быстро выпрямилась и увидела наведенный на нее автомат. Вот некстати!
— Не беспокойтесь! Не надо беспокоиться! — как можно убедительнее попросила она солдатика и вежливо помахала ему рукой, подтверждая безвредность своих намерений.
Эффект превзошел все ожидания. Постовой успокоился совершенно, закрыл глаза, голова упала на грудь, колени расслабленно подогнулись и — спиной по стене — он съехал вниз, свернувшись калачиком прямо под дверью, которую охранял. Только автомат звякнул об пол.
Магнолия подошла, проверила — он спал. Как и тот, первый, что остался за своим столом.
Магнолия в раздумье оглядела свои руки. Зрелище, конечно, не очень… Черные, будто в саже замазуренные, но, по-видимому, дело было все-таки в них. Уже двое, стоило ей поднять руки (или даже руку — во второй раз, кажется, хватило и одной) и сделать этими руками какие-то незначительные движения — мгновенно погружались в сон.
Магнолия осторожно потолкала солдатика закопченым пальчиком в лоб.
— Ну, чего ты, — сказал он, не просыпаясь, — уйди… — и добавил такое слово, что Магнолия смущенно отдернула руку.
Наверно, это и называется: здоровый крепкий сон.
А хорошие руки, — хоть и почернели. Нет, определенно, это надо использовать.
От свободы ее отделяла теперь только наружная дверь штабного барака. Магнолия сделала так: подойдя, чуть-чуть приоткрыла дверь, высунула с щель ладошку и слегка помахала. Для верности еще и пальчиками пошевелила.
Когда она после этого выглянула, все было кончено: часовой сидел у порожка, уткнувшись носом в колени и опираясь на свое оружие, как на посох. Магнолия подобрала с дорожки свалившуюся пилотку, пристроила ему на затылок — чтоб солнышко не напекло.
День был в разгаре. Со стороны плаца слышалось звонкое топанье многих ног, обутых в сапоги, зычное покрикивание кого-то — обутого, наверно, в ботинки. Порывами налетал горячий, пыльный ветер — у Магнолии тотчас заскрипели на зубах песчинки. Шелестела зелень деревьев, рядком выстроившихся у стены следующего барака. Вид, открывшийся от штабного крыльца был Магнолии знаком. Она его хорошо рассмотрела еще тогда, когда могла смотреть сквозь чужие головы и сквозь чужие глаза. Потом, правда, она посмотрела и сквозь собственную ладонь — при воспоминании об этом Магнолию пробрала дрожь. Хорошо, что все так кончилось. Руки, правда, вот почернели — зато теперь этими руками она всех усыпляет в один момент. Ручки-то — ого! — золотые, хоть и черные!
