— Он у меня в кармане, — сказал Френсис.
— Так вставь его в туфлю.
— Кажись, в этом был. Элен, ты знаешь, где он?
— Меня не спрашивай.
— Сам поищи, — сказала Клара.
— Она хочет, чтобы я вставил шнурок в туфлю, — сказал Френсис.
— Да, — сказала Клара.
Френсис перестал рыться в кармане и уронил руки.
— Я отрекаюсь, — сказал он.
— Ты — чего? — спросила Клара.
— Я отрекаюсь, а я это не люблю делать.
Френсис поставил свой стакан, ушел в ванную, сел на крышку унитаза и стал думать, почему он соврал насчет шнурка. Зловоние, исходившее от его паха, ударило ему в нос; он встал и спустил брюки. Вышел из них, потом стянул трусы и бросил в раковину. Поднял крышку унитаза, сел на сиденье и мылом Джека, пригоршнями черпая воду из раковины, вымыл причинное место и ягодицы — все заросшие корой отверстия, тайные складки и морщины. Ополоснулся, еще раз намылился и снова ополоснулся. Вытерся одним из полотенец Джека, вынул трусы из раковины и подтер ими залитый пол. После этого он набрал в раковину горячей воды и опустил в нее трусы. Стал намыливать — и у него в руках они распались на две части. Тогда он выпустил из раковины воду, выжал трусы, сунул в карман пиджака и, приоткрыв дверь, крикнул: «Джек!» Когда Джек вошел, Френсис прикрыл свою наготу полотенцем.
— Джек, друг мой, у тебя не найдется старой пары трусов? Любых, старых. Мои разорвались к чертям.
— Пойду погляжу.
— А бритвой твоей можно попользоваться?
— На здоровье.
Джек принес трусы, и Френсис оделся. Когда он начал намыливать бороду, в ванную вошли Альдо Кампьоне и Бузила Дик Дулан. Франтоватый Дик в синей диагоналевой тройке и жемчужно–серой кепке сел на крышку унитаза. Альдо устроился на бортике ванны; гардения его совсем не пострадала от ночной стужи. Бритва не брала трехдневную щетину Френсиса; он смыл мыло, намочил лицо горячей водой и снова намылил. Пока Френсис втирал мыло в бороду, Бузила Дик разглядывал его лицо, но ни одной черты не мог припомнить. Ничего удивительного: в последний раз Дик видел его ночью в Чикаго, под мостом, неподалеку от сортировочной станции, где пятеро их делили богатство страны в 30–м, голодном, году. Один из них показал на опору моста, где прежний обитатель этого пространства написал стишок:
Барашек, ты бедняга,
Проснешься — холод, лужи,
Продрог ты весь от стужи,
А скоро будет хуже.
Барашек, не тужи,
Почешем ходом пешим
С тобой мы в дальний путь
И пиво будем дуть,
Пошлем заботы к лешим.
Бузила Дик помнил этот стишок не хуже, чем смех сестры Мэри, располосованной насмерть, когда она, катаясь на санках, въехала под конные сани; и так же ясно помнил жалобно нахмуренный лоб брата Теда, умиравшего от врожденного порока сердца. До тех пор их было трое, и жили они с дядей, потому что родители умерли по очереди и оставили их одних. И остался из них Дик, совсем один, — и вырос злым, работал в доках, потом нашел занятие полегче, в районе, где ночью бурлила жизнь, — разбивал лица скандальным пьяницам, хмельным карманникам и толстым охотникам до клубнички. Но и это продлилось недолго. У Бузилы Дика долго ничто не длилось, и он пошел бродяжить и очутился под мостом с Френсисом Феланом и еще тремя людьми, ныне уже безликими. Запомнил он у Френсиса только руку, которая скребла сейчас бритвой намыленное лицо.
