Иногда его охватывает тоска по старому дому, хотя Иоселе знает, что там, на родине, у него никакого дома больше нет, ведь родители здесь, но это не тот дом, по которому он тосковал там, у дяди с тетей. Тот, прежний, — где отец по ночам сидел над фолиантами, а он, Иоселе, засыпал за столом под напев, с которым отец читал тексты священных книг, — остался в другом месте. Тот дом, где мать зажигала свечи и читала над ними благословение, — он не здесь, а где-то очень далеко отсюда.
Только по вечерам, когда отец приходит с работы, Иоселе берет Талмуд, подходит к нему и открывает фолиант на том месте, где находится последний пройденный им трактат. Меер садится рядом с сыном, читает нараспев, и мальчику кажется, что он снова дома. Оба они в этот момент чувствуют глубокую близость, тоскуя по прежнему, старому дому, от которого жизнь их так сурово оторвала.
Так отец и сын за изучением Талмуда вновь обретали друг друга в огромном чужом Нью-Йорке.
Время, когда Иоселе непременно нужно было определить в «скул», неумолимо приближалось: уже несколько раз приходили из школы и справлялись о нем.
Мать взяла мальчика за руку и в сопровождении Берла отвела Иоселе в «скул».
Когда они вошли в большое здание, Иоселе охватил страх, и, только увидев, как свободно чувствует себя Берл, мальчик немного успокоился. Берл привел мать и брата в канцелярию, где Иоселе официально зачислили в школу. Хане-Лее долго пришлось уговаривать сына, покуда он согласился снять шапку, прикрыв голову обеими руками. Иоселе с удивлением смотрел на Берла, который объяснялся на незнакомом языке с чужим рослым человеком, ничего не страшась. Потом брат взял мальчика за руку и привел его в большой зал.
Иоселе не хотел входить, он боялся и упрашивал маму пойти с ним.
— Иди, деточка, иди! Не бойся! — уговаривала Хана-Лея. — Ты же видишь, Берл тоже там.
Зал поразил Иоселе своим размером: такой огромной комнаты он никогда не видел. Ведь этот зал был даже больше синагоги, не будь рядом помянута! Здесь уже сидело полно ребят. Иоселе не заметил, как усадили и его, — засмотрелся на подиум. Там стояли какие-то важные люди и играли на органе, звуки которого вообще-то еврею слушать не полагается, потому что в храме Соломона, конечно, никакого органа не было. Дети в это время хором пели незнакомую Иоселе песню, и хотя еврею, без сомнения, слушать ее тоже было не положено, но была она такой чудесной, а звуки органа так гремели в этом огромном зале, что Иоселе остался сидеть. Он испытывал страх, слезы выступили на глазах, ведь голос органа был так сладостен и громок, что хватал за душу; но так не могли играть в храме Соломоновом, а он сидел здесь с непокрытой головой и слушал музыку! Однако вскоре пение прекратилось и дети с шумом начали расходиться. Иоселе снова удивился, взглянув на Берла, который подошел к одной из важных дам и заговорил с ней легко и свободно, нисколько ее не боясь.
